Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски
В начале поэмы Либуше призвана уладить спор о наследстве между двумя братьями. Один брат хочет следовать древнему чешскому обычаю и совместно управлять имуществом своего отца. Другой хочет пойти по немецкому пути и разделить его.
Либуше принимает свое решение на основе писаных законов, как и подобает цивилизованным людям. Пылающий огонь истины свидетельствует о правильности ее заключения. Все присутствующие выступают против следования иностранному обычаю. Как восклицает один взволнованный принц: «Неправильно ехать за правдой в Германию; у нас есть своя правда и святые законы». Либуше соглашается. Для чешских пробужденцев ее послание, передававшееся на протяжении тысячелетия, было ясным: чехи заслуживают чешских законов и управления чешским государством.
Такое предельно актуальное послание было идеально приспособлено к потребностям довольно робких националистов Богемии, которые стремились к немногим большему, чем ограниченная автономия в жестких рамках, установленных габсбургским абсолютизмом. Сама современность этого послания вызвала мгновенное подозрение: действительно ли средневековая языческая жрица говорила то, что ей приписано в поэме?
С самого момента открытия выдающиеся филологи и слависты ставили под сомнение подлинность «Суда Либуше» и других вновь открытых рукописей. Но к тому времени, когда рукописи опубликовали, было слишком поздно проявлять скептицизм: они уже стали центром пылкого патриотического культа. Учителя-чехофилы подсовывали экземпляры «средневековых» стихотворений своим любимым ученикам. Школьники прогуливали занятия только для того, чтобы прочитать их, их сердца пылали «невыразимой радостью» от внезапного осознания того, что они тоже чехи. Десятилетия спустя, когда в Богемии появился первый чешскоязычный университет, его студентов учили, что песни найденных манускриптов прекраснее произведений Гомера. Когда в Праге наконец открылся Национальный театр на чешском языке, его первым спектаклем стал оперный пересказ истории Либуше, написанный композитором Берджихом Сметаной.
Тем не менее вокруг рукописей продолжали возникать вопросы о подлинности. Немецкие ученые настаивали на том, что они поддельные. Чехи патриотично настаивали на том, что они настоящие. Кстати, вера в рукописи стала частью национального кредо: сомневаться в правдивости «Либуше» означало сомневаться в подлинности самого чешского национального вопроса. Это было тем более удивительно, что в 1886 году чешский ученый Томас Масарик наконец доказал, что рукописи были поддельными. Впоследствии он стал первым президентом независимой Чехословакии. Но даже его блестящий анализ не смог положить конец спорам.
Позже, в период расцвета сталинизма в начале 1950-х годов, вопрос о подлинности рукописей стал запретной темой для исследователей. Он вновь всплыл во время идеологической оттепели конца 1960-х годов. Незадолго до начала Пражской весны 1968 года рукописи были изъяты из архива и переданы в криминологический институт тайной полиции, где их подвергли ряду новых тестов. Эксперты тайной полиции определили, что рукописи действительно были подделкой, хотя и искусно состряпанной из подлинных материалов. Наибольшее подозрение пало на их первооткрывателя Вацлава Ханку, квалифицированного филолога, который обладал всеми научными инструментами, необходимыми для создания блестящей подделки. Но к тому времени, когда анализ был завершен, тему подделок вновь запретили, а результаты расследования спрятали как государственную тайну.
Не каждый народ в Восточной Европе прибегал к подделке, чтобы реконструировать эпическое прошлое. Среди сербов, например, песни о героях прошлого ходили веками. Они рассказывали, среди прочего, о войнах, которые давным-давно велись против османов: о поражении в битве при Косово, жертвоприношении принца Лазаря и убийстве султана Мурада – короче говоря, о героической гибели Королевства Сербия в XIV веке. Бродячие барды пересказывали эти истории под аккомпанемент струнного инструмента под названием «гусли». Иногда они сочиняли собственные версии.
В начале XIX века сербский филолог и антрополог Вук Караджич собрал многие из этих сказок и опубликовал их за границей, получив широкое международное признание. Однако Караджич не смог опубликовать их в самой Сербии, поскольку ее правитель, принц Милош Обренович, счел их слишком подстрекательскими. Сербия тогда все еще номинально была вассалом Османской империи, и Обренович опасался, что публикация эпических песен Караджича вдохновит сербов на новое восстание, тем самым поставив под угрозу его правление.
Публикуя свое произведение «Сербские народные песни» за пределами родины, Караджич обратился к живой бардовской традиции, чьи импровизационные приемы позже будут изучены американскими учеными и прольют свет на понимание композиции таких древних шедевров, как «Илиада» и «Одиссея». Народы прибалтийских стран, также страдавшие от эпической лихорадки XIX века, не имели аналогов циклов героических сказок, на которые можно было бы опереться. Но они также не подражали чехам и не прибегали к созданию историй с чистого листа, создавая свои национальные эпосы из смеси истории, фантазии и мифов.
Вдохновленный книгой финских мифов «Калевала», впервые опубликованной в 1835 году, Фридрих Рейнхольд Крейцвальд собрал воедино эстонскую национальную поэму Kalevipoeg, местные легенды и финскую балладу о великане-путнике. Андрейс Пумпурс также воссоздал латышский национальный эпос Lasplesis, или «Охотник на медведей», из народных сказок, объясняющих происхождение различных географических названий. Он связал события воедино вокруг истории, действие которой разворачивалось во время средневековых войн между латышами-язычниками и христианами-крестоносцами. Хотя обе работы были направлены на то, чтобы передать ощущение первобытности, они в значительной степени стали продуктом своего времени. Латышский проект содержал явную пропаганду либеральной демократии. В первых актах эпопеи главный герой убивает медведя голыми руками и отбивается от различных других угроз и напастей, начиная с людоедов и заканчивая немцами, в порядке возрастания степени опасности. Позже отец героя терпеливо объясняет ему, что все его причудливые поступки никоим образом не дают ему права возглавить племя. В отличие от некоторых других, неназванных народов, латыши сами избирают своих правителей, которые служат строго ограниченный срок. Читатели вряд ли могли не заметить, что в императорской России дело обстояло иначе.
Эстонцы проповедовали аналогичные прогрессивные ценности. Они особенно яростно настаивали на ненасилии, ключевом принципе национальной борьбы Эстонии против царской России. Несколько странная ценность для выражения в поэме, предположительно написанной в хаосе эпохи варварства. Основной сюжет поэмы Kalevipoeg повествует о кровожадном великане, который бродит по Балтийскому побережью, портя девушек и вызывая на дуэли других великанов. Собственный меч героя несет послание терпимости и необходимости справедливых законов, ограничивающих наиболее иррациональные порывы человечества. Затем случается недоразумение, и после проклятия кузнеца меч отрубает великану ноги. Принадлежность к нации выражается через общение на одном языке и видение одной мечты. Эпосы – поддельные или настоящие – удовлетворяли обе эти потребности. Некоторые националисты решили, что этого достаточно. В 1839 году один прибалтийский немецкий журналист посоветовал своим эстонским читателям: если
