Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски
В австрийской половине монархии ситуация была столь же сложной. Чехи конфликтовали с немцами из-за контроля над Богемией. Поляки в Галиции пытались сохранить свою автономию, что означало угнетение местных украинцев. Словенцы в Карниоле и хорваты в Далмации выступали с призывами к самоуправлению, но австрийцы мало интересовались расширением автономии для подвластных им народов. То же самое сделали венгры. Как сказал один венгерский премьер-министр своему австрийскому коллеге: «Вы смотрите за своими славянами, а мы позаботимся о наших».
В соответствии с двойственной природой монархии Габсбургов Боснией, включенной в состав империи в 1878 году, управляла совместная комиссия австрийцев и венгров. Они и не подозревали, что эта маленькая провинция окажется бомбой, которая уничтожит все их государство. Именно боснийский серб нажал на курок направленного на Франца Фердинанда револьвера в 1914 году. Смерть эрцгерцога должна была спровоцировать революцию, которая закончилась бы освобождением всех южных славян в империи и их объединением в новую нацию под названием Югославия.
Все эти конфликты были вызваны вариациями единого представления о том, что народы должны править собой сами. Но что такое народ? И что дает ему право считаться отдельной нацией? Самый частый ответ – общий язык. Все, кто говорил на данном языке, принадлежал к данной нации. Такое уравнение языка и нации, довольно своеобразная идея, было свойственно Восточной Европе. Ее первыми сторонниками были священники и интеллектуалы-полиглоты. Ее законодателями были поэты. Именно в их пыльных журналах и потных стихах вершилось рождение государств и крушение империй.
Когда молдаване поют свой национальный гимн Limbanoastră («Наш язык»), они не упоминают никаких великих исторических триумфов, легендарных лидеров и не призывают к битве. Вместо этого они воспевают свой язык.
«Язык – наше сокровище», – начинается гимн; это «горящее пламя», «язык хлеба» и «ожерелье из драгоценных камней, разбросанных по земле».
Больше, чем в любой другой части мира, восточноевропейские националисты поклонялись языку. Им он казался самой душой нации. Однако, по иронии судьбы, в этом раздробленном и изобилующем полиглотами месте связь между разговорным языком и идентичностью редко была прямой. Наоборот, она могла быть ошеломляюще сложной. В качестве примера: поэт, написавший Limba noastră, думал не о молдавском языке, который он считал диалектом, а о румынском.
Националисты в Восточной Европе не просто прославляли языки. Они обновляли, возрождали и омолаживали их. Опять же, словами государственного гимна Молдовы: «Воскресим же этот наш язык, / проржавевший за прошедшие годы. / Сотри грязь и плесень, которые скопились, / когда нас забыли на нашей земле». Они были вынуждены это сделать, потому что языки, на которые они возлагали свои надежды, редко имели что-то общее с валютой или печатным словом. Они не были языками имперской элиты. Они даже не были предпочтительными языками образованных классов. К началу XIX века чешский был всего лишь языком сельских клерков. На хорватском говорили крестьяне и мелкие торговцы. Словацкий язык поддавался венгерскому влиянию, а украинский – русскому, в то время как для того, чтобы услышать говорящих на эстонском, латышском, литовском, белорусском или словенском, требовалось совершить длительную поездку в сельскую местность.
Для политических предпринимателей романтической эпохи эти языки необразованных крестьян служили сухой растопкой, которой требовалось лишь дуновение, чтобы вспыхнуть пламенем. Поскольку считалось, что судьба наций тесно связана с судьбой их языков, в Восточной Европе политическое стремление к независимости чаще всего начинали не политики и революционеры, а ученые, лингвисты и поэты. Чехи стали пионерами на этом фронте. В королевстве Богемия во времена императора Рудольфа, в начале XVII века, чешский и немецкий языки имели примерно равный статус. Оба языка были широко распространены и использовались в правительстве. После поражения богемского восстания в битве при Белой горе в 1620 году чешский язык пережил длительный период упадка. В рамках отвоевания мятежной провинции правители Габсбургов исключили его из государственного управления, журналистики, литературы и школьной программы.
К концу XVIII века немецкий язык вытеснил чешский практически изо всех сфер жизни, поскольку поколения богемцев почти все свое образование получали на той или иной комбинации латыни и немецкого. Все было не так печально, пока немецкий обладал только практическими преимуществами. Образованные представители богемы были как минимум двуязычны. Случаи, когда кому-то могли отказать в должности из-за незнания немецкого языка, малочисленны. Статус немецкого языка стал вызывать беспокойство, только когда начал заявлять о своем духовном превосходстве.
Следуя примеру философов французского просвещения, немецкие интеллектуалы начала XIX века начали провозглашать не просто равенство, но и превосходство немецкого языка как средства выражения культуры и мысли. Угроза, скрытая в этом маневре, сильнее всего ощущалась в Богемии, потому что тамошние чехи и так уже походили на своих соседей-немцев. Они учились в одних и тех же (в основном немецких) университетах и читали одни и те же книги. Но именно там, где люди оказались в невыгодном положении из-за лингвистических изменений, впервые укоренились новые идеи о связи языка с идентичностью.
Национализм расцветал на нарциссизме незначительных различий. В чешских землях язык оставался единственным, что отличало чехов от немцев. Таким образом, язык стал основным направлением чешского национализма в первые десятилетия его существования. Чешская нация в буквальном смысле должна была заново родиться благодаря разговорной речи.
Это потребовало определенных усилий, поскольку в начале XIX века сама идея «чешской культуры» демонстрировала противоречия в терминах. Считалось, что на чешском языке говорят одни конюхи да деревенские девахи. Провинциальный священник мог использовать чешский для общения со своей паствой. Аристократ мог обронить несколько фраз на своем «родном» языке во время заседания парламента, чтобы показать свое презрение к некоторым приезжим венским вельможам, но он никогда не стал бы говорить на нем дома с женой. Чешская литература считалась столь же ограниченной. Можно было использовать чешский язык для комедий и низкопробных фарсов, но трудно было представить себе серьезный роман, написанный на чешском языке. Все, что относилось к высшим классам, было запрещено, поскольку, как отметил один книжный обозреватель XIX века, «каждый аспект» жизни происходил на немецком. Писать так, как будто они говорили по-чешски, было бы просто фальшью.
Столкнувшись с таким повальным презрительным отношением, чешские активисты взялись за работу по возрождению своего языка. Они составили словари и грамматики. Они возродили старые средневековые слова и придумали бесчисленное множество новых. Они перевели труды по физике, химии, математике, эстетике и философии. Параллельно они разработали совершенно новые словари научных и технических терминов. То, что никто не мог прочитать эти
