Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски
Однако поездов и тортов было недостаточно, чтобы удержать государство, население которого к 1914 году, незадолго до его распада, превышало пятьдесят миллионов человек. Империи также нужны законы. Она довольно быстро понаписала их, сначала во время великого всплеска реформ Просвещения при Иосифе II в XVIII веке, а затем снова во время долгих, ярких сумерек при ее последнем великом императоре Франциске Иосифе I. Ко времени его смерти в 1916 году Австро-Венгрия располагала действующей (хотя и невероятно сложной) конституцией, всеобщим избирательным правом для мужчин и тщательно разработанным кодексом гражданского права. За мелкие преступления назначались небольшие наказания. За кражу луковицы, например, полагалось четыре часа тюремного заключения. За крупные преступления назначались серьезные наказания, и применялись они скрупулезно. Когда Гаврило Принцип произвел выстрел, положивший начало Первой мировой войне, до его совершеннолетия оставалось двадцать семь дней. Таким образом, он получил максимально допустимый срок в двадцать лет тюремного заключения. Именно благодаря таким законам из трех восточноевропейских империй Австро-Венгрия была наименее «имперской» и наиболее гуманной.
Эту империю более остальных преследовали неудачи. В отличие от Российской или Османской империй, у Австро-Венгрии не было прямых наследников, которые могли бы принять ее наследие после смерти Франциска Иосифа I. За исключением дворцов и коллекций, собранных непосредственно самими Габсбургами, все культурные достижения входящих в нее народов теперь принадлежат кому-то другому. Образ империи, который сейчас существует в памяти, представляет собой смесь бюрократических кошмаров Кафки и фантастической книги «Страна дерьма» Роберта Музиля. Мнения по этому поводу могут меняться, как это часто бывает. На днях один историк, специализирующийся на истории семьи Габсбургов, сказал мне, что австро-венгерские ученые недавно провели переоценку: они решили, что их империю, несмотря на то что ее больше не существует, нельзя назвать провалом – на самом деле она просуществовала довольно успешно. Они просто пока не смогли этого доказать. Историк подсчитал, что пройдет еще десять лет, прежде чем все прояснится.
Даже в период своего расцвета королевство Габсбургов казалось не столько нацией, сколько тщательно продуманной юридической фикцией. В отсутствие общего языка, религии или истории его подданных практически ничего не объединяло, кроме, пожалуй, самой правящей семьи.
Франц Иосиф I возглавил империю в момент кризиса, во время революционного подъема 1848 года, который угрожал покончить с монархией раз и навсегда. Он взошел на трон в восемнадцать лет и правил непрерывно до своей смерти шестьдесят восемь лет. Из-за этого империя стала ассоциироваться – особенно в памяти потомков – с одним этим императором. Вместе с ним старели поколения. Они плавали в море его жизни. Его многочисленные и отвратительные семейные трагедии стали личными трагедиями его граждан. Каждый житель империи знал историю королевского сына Рудольфа, его обреченного романа с семнадцатилетней баронессой Мари фон Ветсера и их совместной смерти от пистолетного выстрела в проклятом охотничьем домике в Майерлинге.
Рудольф, похоже, убедил Ветсеру заключить пакт об убийстве и самоубийстве по причинам, которые остаются неясными даже сегодня. Смерть Рудольфа опустошила императрицу Елизавету, жену Франца Иосифа, которую несколько лет спустя во время прогулки по швейцарской набережной настигла трагическая смерть от удара в сердце ножа итальянского анархиста. Но многие в империи предполагали, что вина за трагедию Рудольфа лежит на его отце, который не позволил ему жениться на своей по-настоящему любимой девушке, хотя тот факт, что Рудольф пытался заманить одну из своих любовниц в тот же самоубийственный пакт, скорее опровергает эту теорию.
Однако в народной памяти Рудольф так и остался романтическим героем. Многим венграм, которые никогда не были особенно горячими поклонниками Франца Иосифа, Рудольф казался идеальным принцем, олицетворением чести и справедливости. Некоторые подозревали, что Франц Иосиф приказал убить его, потому что юноша очень любил Венгрию. Другие были убеждены, что Рудольф все еще жив, скитается в изгнании по Америке, ожидая, когда отец призовет его домой. Действительно, среди украинцев в Галиции долго ходил слух, что Рудольф жив. Он скрывался либо в Бразилии, либо бродил по Карпатским горам, переодетый гуцульским пастухом, посещая беднейшие хижины, раздавая подарки и наказывая коррумпированных сборщиков налогов.
Наследный принц Рудольф породил культ, но Франц Иосиф оставался центром народной веры. Писатель Бруно Шульц, достигший совершеннолетия в сонном галицийском городке Дрогобыч в последние дни империи, полагал, что Франц Иосиф – гарант мира, недосягаемый бог, который «расправил мир, как бумагу», установив надлежащую униформу для почтальонов и правильный цвет заката. Ярослав Гашек, гораздо более скептически относившийся к правящей династии Габсбургов, позволял себе в отношении императора гораздо больший скептицизм. Чешские солдаты в его комической эпопее о Первой мировой войне предполагают, что Франц Иосиф задолго до того сошел с ума и что по этой причине его нельзя было выпускать из дворца Шенбрунн.
Франц Иосиф не отличался ни богатым воображением, ни, возможно, даже умом, но он не был и полным идиотом, каким его выставлял Гашек. Он был человеком привычки. Каждый вечер он ужинал в одиночестве вареной говядиной и каждую ночь спал на железной офицерской кровати. Летом он просыпался в четыре утра, а зимой в пять. Он работал все утро и весь день, прерываясь только на обед и полуденную прогулку. Обед состоял из сосисок с хреном и стакана коричневого эля. Его прогулка занимала ровно тридцать минут. Он ходил по отведенному исключительно для него саду.
Во многих отношениях разум Франца Иосифа навсегда остался сосредоточенным на моменте его коронации, после которого он, по-видимому, так и не развился. Ему нравилось ездить на поездах, поскольку они существовали во времена его юности, но он категорически отказывался пользоваться такими новшествами, как телефон, лифт или автомобиль. Он считал, что автомобили «воняют», а езда на велосипеде – это «эпидемия». Генерал с детства, он обожал армию – малейшее несовершенство офицерской формы могло привести его в ярость, – но он отказывался даже инспектировать свой военно-морской флот, поскольку, как он выразился, «он ничего в том не понимал». «В его мире, – писал один историк, – не было места для разговора между равными, и ничто не могло быть опаснее или с большей вероятностью не подрывало чей-либо авторитет, чем сарказм».
Франц
