Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски
Тем не менее не все жители бывших польских земель были одинаково свободны в передвижении по империи. Евреи, в частности, были строго ограничены в том, где им разрешалось селиться и работать. В большинстве случаев их опыт пребывания в Российской империи начался с разделов Польши и Литвы. До конца XVIII века в России проживало очень мало евреев, и даже антиеврейские предрассудки были редкостью. Но на территориях, которые она приобрела у Польши и Литвы, евреи составляли значительное меньшинство населения – во многих местах до двадцати процентов. Более того, евреи доминировали в коммерческой и общественной жизни многих небольших городов и торговых поселков, особенно в восточной части бывшего содружества. Формируясь в группы, они были предприимчивы, активны и жаждали коммерческих возможностей. Таким образом, они представляли очевидную угрозу для городских купцов и ремесленников из России, чьи должности часто передавались по наследству и защищались от конкуренции цеховым и государственным законодательством.
Решением в этом затруднительном положении Российская империя посчитала локализацию евреев. Им было запрещено селиться за пределами провинций, которые ранее принадлежали Речи Посполитой. Та к появилась знаменитая черта оседлости. Когда в 1791 году ее учредила Екатерина Великая, приказ просто подтвердил классический статус-кво: евреям предписывалось оставаться там, где они были, ни шагу за пределы. Однако со временем черта оседлости превратилась в скороварку. Из гигантской резервации, бедной, перенаселенной и далекой от центров торговли или культуры, люди начали бежать – в Америку, в Палестину или Москву. Именно это гетто стало также инкубатором всех основных течений еврейского политического и социального радикализма.
Евреи стали ощущать черту оседлости как клетку, препятствующую их устремлениям; для самой Российской империи она также создавала проблемы. Например, в первую очередь проблематично было идентифицировать и отслеживать евреев – они зачастую жили без фамилий, поскольку, по понятным причинам, с опаской относились к государственным чиновникам, таким как переписчики населения и налоговые инспекторы. Как и Османская империя до этого, Россия должна была научиться имперскому взгляду на ситуацию. Столкнувшись со своими новоприобретенными евреями, государство подсчитывало и классифицировало новое население, давало жителям имена – часто не существовавшие до этого. Действительно, значительная часть современных еврейских фамилий – включая мою – существует только с этого великого момента подведения итогов в начале XIX века.
Проведение переписи – неоднозначное мероприятие. Для большинства людей оно носило принудительный характер. Быть подсчитанным означало включение в обширную систему наблюдения, регулирования и налогообложения. Но со временем значение этих великих имперских реестров изменилось. Сегодня переписи часто являются единственным сохранившимся свидетельством о людях, живших в трех великих империях Восточной Европы. С годами я полюбил эти удручающе сухие документы, составленные без учета характера или индивидуальности людей, чьи жизни они описывали. Впервые я познакомился с ними, пытаясь проследить генеалогию моей семьи вплоть до XIX века. Начав консультировать других людей в области генеалогии, я узнал несравнимо больше.
На протяжении многих лет я прослеживал судьбы чешских пастухов, белорусских сапожников, далматинских моряков, литовских лавочников, румынских врачей и венгерских виноделов. Документы, которые они оставили после себя, прозаичны, но увлекательны. Меня завораживают даже их физические данные. Я научился получать удовольствие от просмотра записей переписи населения Австро-Венгрии, составленных в двадцать четыре аккуратных столбца, в которых указаны возраст, профессия, вероисповедание и основное имущество испытуемых, вплоть до каждого петуха и теленка. Я также получал тихое удовольствие, просматривая длинные, повторяющиеся заявления российских нотариусов, написанные кириллической скорописью, от которой болят глаза, в которых еврейские домовладельцы представляют своих новорожденных детей и приводят различные оправдания тому, что не явились к ним раньше.
Из семейных преданий я знаю, что нотариусов можно обмануть: бабушка и дедушка моего двоюродного деда Турновского купили свою фамилию у семьи умершего поляка; на самом деле они были потомками дрогобычского раввина по фамилии Рудкевич. Смена фамилий была распространенным способом избежать призыва в императорскую Россию. Русский солдат, однажды призванный в армию, должен был прослужить двадцать пять лет. По сути, это означало пожизненную воинскую повинность. Для евреев, находившихся на царской службе, это было почти смертным приговором. Молодые люди были готовы сделать фактически все, чтобы избежать этой участи. Как поется в старой песне на идише: «Лучше изучать Тору с Раши, чем есть армейскую кашу».
Даже в большей степени, чем внезапная, впечатляющая жестокость погромов, волн антиеврейских беспорядков, прокатившиеся по Российской империи на рубеже XIX и XX веков, постоянный страх, вызванный призывом в армию, побудил евреев массово выехать из России в Америку. Они были не одиноки в попытках уклониться от службы. Помимо казаков, большинство других народов, подданых царя, рассматривали призыв как ужасное наказание и были готовы почти на все, чтобы избежать его. Молодые еврейские мужчины часто морили себя голодом, травили или даже лишали себя глаз в надежде получить отсрочку. В 1823 году группе из пяти молодых людей из Эстонии вырвали все зубы, чтобы их можно было признать негодными к военной службе. Однако их обман раскрылся, и каждый получил по двадцать ударов плетью по спине. Хуже всего то, что им все равно пришлось вступить в армию.
Молодые эстонцы и евреи в равной степени стремились избежать долгих двадцати пяти лет службы царю. Общие страдания могли даже привести к определенной солидарности между народами империи. В 1905 году, когда Якоба Маратека, польского еврея из Варшавы, отправили в Маньчжурию воевать с японцами, он обнаружил, что бо́льшая часть его полка состояла не из русских, а из «поляков, евреев, украинцев, прибалтов и даже немцев, и все они любили царя (а также своих русских братьев-сотоварищей) примерно так же горячо, как курица любит лису».
Евреи, конечно, страдали больше остальных призывников.
Жизнь в армии не позволяла им следовать своим религиозным законам. В армии не было никаких положений о соблюдении кашрута или субботы. Возможно, на их родственников это действовало еще сильнее. Одна молодая еврейка, выросшая в Беларуси, написала, что одно только воображение того, как ее двоюродный брат муштруется в субботу, заставляло ее чувствовать себя «нечестивой», как будто она согрешила сама.
Парадоксально, но это произошло потому, что российская армия была одним из очень немногих институтов в империи, основанных на определенном уровне равноправного обращения. Почти во всех остальных отношениях Российская империя предполагала повальное неравенство. Она относилась ко всем по-разному. Представители разных социальных классов платили разные налоги и представали перед разными судами. В зависимости от этнической
