Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски
Ближе к концу жизни Франца Иосифа каждый его кашель и хлюпанье носом попадали на первые полосы газет. К тому времени его считали одновременно богом и посмешищем. Никогда не веря в собственную популярность, на протяжении всей своей жизни он не пытался никого очаровывать или развлекать. Он всем сердцем верил во врожденное величие своего трона, и он видел свое предназначение в том, чтобы занимать его преданно, непоколебимо, неутомимо.
Армейская служба умела стирать национальные границы. Многие поколения австрийские офицеры составляли касту, стоявшую выше национальности. Независимо от того, откуда призывались солдаты, армия становилась их настоящей родиной. В своем романе 1935 года Юзеф Виттлин представил портрет одного из таких имперских слуг, полкового старшины Рудольфа Бахматюка, главного инструктора полка галицийской пехоты. Его работа состояла в том, чтобы брать необразованных новобранцев – толпу пастухов и сборщиков тряпья – и превращать их в боеспособных, благородных солдат. Окрещенный своими украинскими родителями в честь единственного сына Франца Иосифа, Бахматюк уже давно перестал отождествлять себя с чем-либо за пределами династии. «В течение многих лет военной службы национальность этого украинца растворилась и превратилась просто в черно-желтую имперскую породу. Он стал полноценным австрийцем».
Офицеры армии Габсбургов жили сразу в двух мирах. Одним из них был современный мир службы, состоящий из учений, вахт и артиллерийских огневых точек. Другой была вселенная чести, где они жили как средневековые рыцари: предполагалось, что они обнажат меч при малейшем оскорблении, которое могло бы запятнать их честь или, как следствие, честь армии в целом. Эти две сферы могли столкнуться друг с другом в самое неподходящее время. Оскорбления, которые заслуживали дуэли, могли быть действительно пустяковыми. Например, было достаточно назвать кого-либо лжецом, не поздороваться с дамой в компании джентльмена, толкнуть кого-то в трамвае, на кого-то пристально смотреть, поигрывая собачьим хлыстом, или просто на кого-то высокомерно взглянуть. Оскорбление, нанесенное даме, должно было быть немедленно отомщено одним из ее друзей или родственников мужского пола, но оскорбления, которыми дамы обменивались между собой, не имели такого веса – только мужчины могли оспаривать честь друг друга. Когда честь офицера подвергалась опасности, от него требовалось немедленно исправить положение, предпочтительно мечом. Поэтому офицер должен был постоянно носить при себе оружие.
Более того, поскольку только офицер в форме имел право защищать свою честь, согласно кодексу дуэльной морали, офицеры никогда не должны были появляться в общественных местах в гражданской одежде – особенно в кафе, где, как известно, собираются враждебно настроенные гражданские лица и где оскорбления особенно распространены.
Не только тяготы дуэлей отделяли офицеров от обычной жизни. Они не могли вступать в брак без одобрения полка. И даже при его наличии приходилось вкладывать огромные суммы денег в получение залога, называемого Kaution. Те, у кого не было капитала – а его было невероятно трудно скопить на офицерское жалованье, – были обречены на счастливую холостую жизнь. Таким образом, большинство офицеров оставались неженатыми и находили утешение в борделях или в романах с дочерями городских бюргеров и женами своих коллег-офицеров. Они также могли рассчитывать на то, что их направят на службу в самые отдаленные регионы империи. Венгрию обычно считали нецивилизованной и грязной, но говорили, что ее женщины красивы, а жители знают толк в жарких вечеринках. Хорватия и Трансильвания были похожи на Венгрию, только похуже. Босния считалась варварской, но экзотической. Буковина привлекала гостей богатой культурной жизнью. Галиция была худшим местом назначения из всех. В этих отдаленных аванпостах гусаров одолевала скука, как и вопрос, где достать деньги, которые требовались, чтобы избавиться от нее. Многие офицеры оказались по уши в долгах, пытаясь сбежать от скуки провинциальной жизни. Конечно, более желательное назначение в столицу само по себе таило в себе соблазны. Между тем необходимость должным образом экипироваться и одеваться тяжело давила на многих офицеров со скромными средствами. Армия не предоставляла бесплатно ни форму, ни лошадей даже своим офицерам. Служба в кавалерии была разорительно дорогой, но и служба в пехоте или артиллерии оказывалась обузой.
Рыцари того века, офицеры Австро-Венгерской империи, жили обособленно. Намеренно предполагалось, что они будут иметь как можно меньше общего с гражданской жизнью и моралью. Им предписывалось забыть о своей этнической принадлежности и семье. Чтобы подчеркнуть отличие офицеров от их окружения, император и его генералы позаботились о том, чтобы это просматривалось в униформе. Офицеры напоминали птиц с причудливым и великолепным оперением. Стоимость формы была просто непомерной.
Униформа офицеров была гордостью австро-венгерской армии.
Ее прозрачная, белоснежная ткань, при надлежащем уходе с помощью усердной чистки, отливала нежным светло-голубым блеском. Офицеры выглядели очень красиво – и очень дорого.
Они обычно залезали в долги, дабы позволить себе такую роскошь. Чтобы расплатиться с долгами, они сидели на хлебе и воде, а зимой обходились без дров. Форму предписывалось содержать в безупречном состоянии; малейший износ или занятие в ней спортом повлекли бы за собой выговор и необходимость покупать новую за непомерные деньги.
Однажды в 1850-х годах один из генералов императора, некий граф Гюлай (который, по словам одного историка, соотечественника-венгра, был «придирой наихудшего сорта» и «бесспорным глупцом») потребовал, чтобы каждый офицер в его армии носил черные усы. Офицеры-блондины могли добиться такого преображения только с помощью большого количества черного крема для обуви. В один прекрасный день офицеры собрались со своими войсками на плацу. Пока они стояли по стойке «смирно» со своими солдатами в ожидании проверки, начался дождь. Черный крем для обуви стекал с их усов на белую униформу. Униформа была непоправимо испорчена, офицеры в отчаянии.
Какие расходы! Какие бесполезные траты! Но, возможно, в конце концов, подобная эстетика все же имела
