Очерки по истории советской науки о древнем мире - Иван Андреевич Ладынин
После смерти Б. А. Тураева отношение к нему и его научному наследию в советской науке 1920–1930-х годов оказывается неоднозначным. Пытаясь переиздать его главный труд в 1924 г., В. В. Струве и Н. Д. Флиттнер явно стараются представить Тураева частью того лучшего, что должна взять из дореволюционного опыта новая советская наука. Характерно, что во введении и в редакторских дополнениях к этому переизданию теоретические взгляды Тураева никак не обсуждаются и не оцениваются [119], а идеологически (вернее, ситуационно) мотивированными оказываются лишь неумеренные похвалы деятельности Н. Я. Марра как создателя новой лингвистической теории и руководителя ряда научных структур [120]. В то же время в журналах, представлявших марксистскую науку, вплоть до середины 1930-х годов обнаруживаются выпады против Тураева прежде всего в связи с его религиозными убеждениями и местом, отведенном в его труде Ветхому Завету [121].
Примечательно, что в 1920-е годы официальным вузовским учебником по истории древнего Востока становится дореволюционный лекционный курс казанского профессора М. М. Хвостова, переизданный с обширными редакторскими дополнениями Г. М. Пригоровского в 1927 г.: древний Восток в нем сведен, по сути дела, к Египту и Месопотамии, а его теоретической основой является «циклистская» концепция Мейера в гораздо более экстремистском «изводе», чем в ее частичном принятии Тураевым [122]. Само по себе это не очень удивляет: в 1920-е годы советская наука была довольно эклектична, и зарубежные концепции были в ней ко двору при наличии в них социально-экономической интенции [123]. Однако с начала 1930-х годов злободневным стало вписывание всех разделов всемирной истории, включая древность, в «правильные» марксистские категории, причем в рамках концепции, в которой исторический процесс не имел бы локальной специфики, а подчинялся универсальным базовым законам, был поступательным и не допускал бы возвратных, регрессивных движений [124]. К тому же к середине 1930-х годов формируется и «запрос» на определенную респектабельность науки, в которой марксистские категории не должны были вытеснять фундаментальные академические понятия. Именно в этой ситуации ученик Тураева В. В. Струве формулирует свою концепцию рабовладельческого способа производства на древнем Востоке, предполагающую также и некое новое определение самого этого понятия [125].
Струве никогда не скрывал положительного отношения к Тураеву и его трудам, но в 1930-е годы еще раз обозначил его в небольшой статье «Советская наука о древнем Востоке в период 1917–1932 гг.» [126] и в написанном совместно с И. Л. Снегиревым редакторском предисловии к изданию (характерным образом превосходному в полиграфическом отношении!) труда Тураева 1935 г.[127] В обеих публикациях Тураев отделен от собственно буржуазных ученых (в число которых попадают, кстати, эмигранты М. И. Ростовцев и В. С. Голенищев), а завершение и издание его трудов представлено важнейшей задачей советской науки. Тураевская «История древнего Востока» признается трудом, превосходящим трехтомник Масперо и «соответствующую часть» «Истории древности» Мейера, а к заслугам Тураева отнесено неприятие панвавилонизма. Критика Тураева вовсе отсутствует в статье 1932 г., а в редакторском предисловии она направлена на признание Тураевым феодального характера древневосточных обществ (редакторы не оговаривают довольно условное принятие им такого их определения) [128], позитивную оценку им древневосточных религий (в этом контексте поминается и участие Тураева в Поместном соборе Российской православной церкви) [129], а также приверженность Тураева «так называемой индоевропейской теории буржуазной лингвистики» (т. е. нормальному академическому сравнительно-историческому языкознанию, с делением языков на семьи и группы и постулированием для них праязыков, что отрицало «диалектико-материалистическое учение о языке» Марра) и преувеличение им роли миграций на древнем Востоке. Последние черты научного мировоззрения Тураева были даже охарактеризованы как косвенное проявление «расовой теории» [130]. Специально говорится о том, что труду Тураева свойственно «недопустимое отделение и противопоставление исторического развития древнейших обществ Египта, Вавилонии, Ассирии, Персии и т. д. историческому развитию народов Индии и Китая»: по мнению редакторов, все эти общества представляли собой одну – рабовладельческую – «формацию», а «каких-либо специфических отдельных путей развития обществ Индии и Китая» не было [131]. Равным образом, по этой же причине объявляется ложным и введенный Масперо термин «классический Восток» [132], однако само тураевское понятие «древний Восток», как видно, сохраняется в качестве необычайно значимого и приобретает новое, марксистское содержание.
Последний выпад против Тураева, казалось бы, затушевывает содержавшуюся в его позиции возможность к расширению понятия «древний Восток», о которой мы говорили выше; едва ли, однако, редакторы его труда не сознавали наличия в нем такой возможности и ее значения. Если они не указали на нее прямо, то, вероятно, потому, что Тураев обосновывал ее не принадлежностью древних обществ Востока к раннему этапу рабовладельческой формации, а чертами сходства и глубинными связями между ними. Последний момент в те времена вообще не полагалось акцентировать, объясняя все существенные черты того или иного общества его внутренней, мотивированной социально-экономическими факторами эволюцией [133]: не случайно редакторы переиздания Тураева поругали его за слишком большое внимание к фактору миграций! При этом в середине 1930-х годов аргументированного расширения понятия «древний Восток» на всю восточную ойкумену в трудах Струве все еще не было. В так называемом «кратком курсе» истории древнего Востока, который он издал на основе студенческих конспектов в 1934 г.[134], определения этого понятия нет вовсе: в первой фразе введения скороговоркой констатируется, что данный курс «обнимает собою историю обществ в странах Ближнего Востока (восточная часть Средиземноморья)» [135], а в предисловии к этой книге, написанном А. В. Мишулиным, лишь намечаются перспективы выявления рабства в Индии по «Законам Ману» [136]. Теоретические работы Струве, появившиеся в 1934 г., были построены исключительно на материале Ближнего Востока, и задачи определить понятие «древний Восток» в целом не ставили [137]. Нет такого определения и в посвященном древнему Востоку и написанном в основном Струве первом томе «Истории древнего мира», изданной Государственной академией
