Сладостное заточение - Нева Олтедж
Я могу справиться сама. Ее уверенно сказанные слова выдвигаются на передний план моего сознания.
Может ли она? Я знаю, что моя девочка сильная. Ее упорство приводит меня в гребаный трепет, но в то же время она такая хрупкая и мягкосердечная.
…она удивит тебя.
Пеппе, блядь. Его майонезное дерьмо снова заставило меня принять желаемое за действительное.
Это постоянное перетягивание каната между тем, чтобы делать то, что я знаю, правильно, и сдаться тому, что я хочу, сводит меня с ума. Нет никаких сомнений в том, что мне следует делать. Лучшее для Захары — это держаться подальше.
Но я не могу, черт возьми! Я не могу!
Черт! Я бью ладонью по рулю.
Просто объяви ее своей перед всеми, и что бы ни случилось, борись с этим адским огнем. Ты всегда был эгоистичным ублюдком. Что изменилось?
— Изменилось, — бормочу я. — Потому что впервые в жизни я забочусь о ком-то больше, чем о своей шкуре. И что, черт возьми, с тобой? Ты без умолку твердил о том, как я собираюсь разрушить ее жизнь, а теперь кричишь, что забираешь ее себе.
Не твоя проблема.
— Не будь трусом. Скажи это. Мы оба знаем правду.
Ладно! Я тоже в нее влюблен. Вот. Счастлив?
Смех грохочет у меня в груди, а затем вырывается наружу.
— Ты такой молодец, приятель.
Женщина, проходящая мимо моего Ягуара со своей собакой, издает испуганный вздох. Она замирает на месте и бросает на меня панический взгляд через открытое окно.
— Что? — рявкаю я. — Никогда не видели, чтобы кто-то спорил сам с собой?
Покачав головой, она медленно отходит от края тротуара, а затем торопливо идет по кварталу, почти волоча за собой свою бедную собачку.
Глава 22
Совершенное внутреннее спокойствие. Вот что ощущается, когда лежишь в постели, обнимая Захару всем телом. Несмотря на то, что мы практически переплелись, я крепче прижимаю ее к себе, желая почувствовать ее еще ближе. Я не шутил, когда говорил, что хотел бы приковать ее к себе наручниками. Я хочу, чтобы она была со мной. Всегда. Даже сейчас это абсурдное желание разгорается с новой силой, и я сильнее прижимаю ее к себе. Она слегка извивается. Я тут же ослабляю хватку и зарываюсь носом в спутанные светло-каштановые волосы, вдыхая долго и глубоко.
Ее волосы на самом деле напоминают мне жидкий мед. Они переливаются разными оттенками на свету. На первый взгляд может показаться, что это просто темный оттенок, но при пристальном рассмотрении то тут, то там появляются золотистые пряди. Красивые. Сияющие. Манящие. Я знаю женщин, которые тратили хорошие деньги в салонах, чтобы получить этот солнечный оттенок.
Осветление. Это называется осветление.
Да. Осветление. Но не у нее.
Я знаю, что Захара не может пользоваться краской для волос, потому что это раздражает ее кожу. Она написала об этом в одном из своих писем. И я помню каждую деталь, которой она когда-либо делилась со мной. Даже то, что она писала раньше , когда я едва обращал внимание на ее несущественную болтовню. Но почему-то это все равно запомнилось.
Кончиком пальца я осторожно отодвигаю в сторону несколько мерцающих, как сахар, прядей, открывая скрытые под ними теплые медовые локоны. В ее шелковистых волосах есть даже намек на рыжий цвет. А также локоны цвета виски в тон ее улыбающимся глазам. Так много оттенков, так много слоев, что трудно предугадать, чего ожидать. Как и с моей Захарой.
Я прижимаюсь губами к нежной коже между ее плечом и шеей. Такой мягкая. Желание укусить ее поглощает меня, сводит с ума. Я хочу впиться зубами в эту мягкость и отметить это совершенство как свое. Искушение сильно, но я сопротивляюсь ему, ограничиваясь лишь еще одним поцелуем.
— Который час? — Ее голос знойный, приторный. Хриплые, мелодичные нотки мгновенно делают меня твердым.
— Еще рано. — Мои губы скользят вниз по ее руке, целуя каждый дюйм чувственной сладости, которая делает ее такой, какая она есть.
Понимает ли она, насколько совершенно соблазнительна каждая ее часть? Ее голос. Ее кожа. Ее пышные, аппетитные изгибы, от которых я, кажется, не могу оторваться. Несколько дней я ходил с постоянным стояком, мечтая о том, как бы высвободить это едва сдерживаемое желание на ней.
Просто сделай это. Перевернись сверху и одним мощным толчком погрузись в ее киску. Наслаждайся ощущением того, как твой вес вдавливает ее в матрас, заключи ее в свои объятия. Сожми в кулаке эти великолепные волосы, оттяни ее голову назад, чтобы добраться до ее восхитительного горла. Или разверни ее и возьми сзади. Сделай это так, чтобы все могли видеть. Пометь ее! Заяви на нее права! Трахни ее жестко. Выпусти на волю зверя. Как ты этого хочешь.
В смысле, как этого хочешь ты? Не получится, чувак.
Почему нет? Она отдала тебе всю себя. Почему ты не можешь сделать то же самое?
Потому что… она тебя не знает, придурок. Она знает только меня. Эту… мягкую сторону меня.
Мы одно и то же. Две стороны одной медали. Нас не разделить.
Хватит болтать всякую чушь. Я никогда не позволю ей узнать эту темную часть меня. Она чиста. Я никогда не смогу быть с ней грубым. Ты, мой друг, предназначен только для других людей
Лицемер. И трус. Вот кто ты. В сердечных делах решает все или ничего. Ты не можешь ожидать, что она будет любить только часть тебя.
Оставь меня в покое. Я не уступлю.
Как хочешь. Но знай — она сильнее, чем ты думаешь. И, сдерживая свою брутальную сторону, потому что ты думаешь, что она не справится, ты поступаешь с ней так же, как те ублюдки из Семьи.
Это неправда.
Ты знаешь, что это так. О, и еще кое-что. Она уже познакомилась со мной.
Что?
Тишина. Извращенец в моем сознании решил заткнуться.
— Возвращайся сюда и объяснись, черт возьми, — ворчу я.
— Объяснить что? — Захара поворачивается ко мне лицом, пронзая меня своим вопросительным взглядом. — Что ты хочешь, чтобы я объяснила?
— Ничего. Я просто… спорил сам с собой. Я часто так делаю.
— Да, ты мне говорил. — Она целует край моей челюсти. — О чем был спор?
Дрожь пробегает по моему позвоночнику, когда ее длинные ухоженные ногти
