Как поцеловать кинозвезду - Дженни Проктор

Следующее, что я осознаю — моя камера у него в руках. А я в наручниках. Настоящих. Металлических.

— Вы понимаете свои права? — раздаётся за спиной голос помощника.

— Права... — повторяю я. Я должна бы внимательно слушать, но Халк вытащил мою камеру и листает снимки. Если бы он только чуть повернулся, я бы увидела экран. Даже проблеск белого меха сделал бы меня счастливой…

— Мэм, вы слушаете?

— Да, но… Простите, вы не могли бы просто сказать, получилось ли у меня сфотографировать белку?

Громила поднимает глаза.

— Белку?

Я киваю.

— Белую? С розовым носиком? Тёмно-карие глаза?

Он пролистывает ещё несколько кадров.

— Вы фотографировали белку?

Я фыркаю.

— Пыталась, — говорю, и не могу удержаться от язвительности в голосе, хоть и стараюсь. — До того, как вы её спугнули.

Он долго смотрит на меня.

— Зачем?

Надежда пробегает внутри, как искра. Всё наконец-то складывается.

Дело ведь не только в нарушении границы. Всё из-за фотографий. Он подумал, что я снимала человека. Человека, которого ему поручено охранять.

Я распрямляю плечи.

— Потому что я только что закончила докторское исследование по миграционным моделям беличьих в связи с климатическими изменениями и влиянием урбанизации на природные ареалы.

Все трое — Халк, Бэтмен и Робин, помощники шерифа — одновременно моргают. Наконец, охранник прочищает горло.

— Что?

— Белки. Сурки. Мелкие грызуны. Я неделями охочусь за белыми белками в этом лесу. И вот, наконец, увидела одну.

Он медленно моргает, потом морщится.

— Вы… учёная?

— Биолог-натуралист. — Я смотрю в сторону роскошного дома. — Я даже не знаю, кто здесь живёт. Клянусь, я не собиралась нарушать границу, и тем более — фотографировать кого-то. Кроме белок.

Он меняется в лице, приподнимает бровь.

— Вы действительно не знаете, кто живёт в этом доме?

Я пожимаю плечами.

— А должна?

Он обменивается взглядами с помощниками. Вид у всех такой, будто они состоят в каком-то тайном клубе, и только я — бедная наивная девчонка без пароля на вход.

— Одну секунду, — говорит он. Кладёт мою камеру на капот полицейской машины и уходит в сторону дома, поднося телефон к уху. Через минуту из дома выходит мужчина. Они встречаются, переговариваются и идут обратно ко мне.

Чем ближе он подходит, тем сильнее сжимается у меня внутри.

Я знаю этого мужчину. Точнее — вроде как знаю. Это тот самый, с которым мы чуть не столкнулись сегодня утром в «Фид энд Сид», когда я спасала умирающий томат с заднего двора магазина Энн.

Он останавливается в паре шагов от меня, скрещивает руки на груди, в глазах — узнавание.

— Вот мы и снова встретились.

— Да? — говорю я, притворяясь невинной. — Я плохо запоминаю лица.

Мои сёстры говорят, что я не имею права использовать это как отговорку, потому что моя неспособность узнавать людей — сознательный выбор. Я могла бы лучше. Просто не хочу. Но это ведь не моя вина, что я больше люблю науку, чем людей. Я такой родилась — социально неуклюжей ботаничкой. Я запоминаю рисунки шерсти у американских сумчатых лучше, чем человеческие лица.

Но, к сожалению, это лицо я запомнила.

И ещё я запомнила тот выброс эмоций, который пронёсся по телу (это был просто всплеск адреналина и дофамина — ничего личного), когда он улыбнулся мне.

Я не ответила на флирт по трём очень конкретным причинам.

Во-первых, я не умею флиртовать. Это требует тонкости, которой у меня никогда не было.

Во-вторых, он слишком хорош собой, чтобы всерьёз интересоваться мной. Значит, просто дразнил. Увы, не первый раз. Лучше держать дистанцию заранее, чем потом вычищать осколки.

И в-третьих, даже если он был искренен — я знаю, какие мужчины мне подходят. Они больше про книги и лаборатории, чем про мышцы и тёмные очки. Как только он узнает меня настоящую, сбежит быстрее, чем успеет вылупиться личинка подёнки.

Мои сёстры говорят, что я занижаю себе планку и никогда не буду счастлива, пока «не перестану просчитывать свою личную жизнь как уравнение». (Это их выражение. Я, между прочим, использую только настоящие слова. А «просчитывать» — не из них.)

Но это и есть я. Это не теория. Это факт: мужчины с такими идеальными лицами не влюбляются в таких, как я.

Он поднимает руку, проводит по щетине, потом упирает ладони в бока. При этом его футболка натягивается на грудных мышцах — и да, я это замечаю. К сожалению, лицо у него не единственное, что совершенно. И как бы я ни была учёной с чёткими взглядами, я всё ещё женщина. При всём уважении к данным — я не мертва.

— Ты правда не знаешь, кто я? — спрашивает он.

Сама по себе фраза могла бы прозвучать высокомерно.

Но в голосе этого мужчины звучит такая надежда, что она полностью нивелирует самоуверенность.

Будто он не хочет, чтобы я знала, кто он.

Я лихорадочно перебираю в памяти, где могла бы его видеть. Или хотя бы услышать о нём — судя по его огромному дому и телохранителю, он, вероятно, кто-то известный. Певец? Актёр, может быть?

Как бы там ни было, мне не повезло. Я уже несколько лет не слушаю ничего, кроме классики, а последний фильм посмотрела ещё до начала учёбы в аспирантуре.

По мнению моих сестёр, нелюбовь к кино — один из факторов моей безнадёжной мизантропии, и об этом категорически нельзя упоминать в приличном обществе. Это третий пункт в списке, сразу после темы моей диссертации и количества скелетов мелких грызунов, хранящихся у меня на чердаке.

(РАДИ НАУКИ, клянусь. Я ведь не провожу с ними досуг или что-то подобное.)

Даже несмотря на всю мою очевидную социальную неловкость (стыдно, насколько сильно я на самом деле нуждаюсь в помощи сестёр), я уверена: я действительно не знаю, кто он.

— Правда не знаю, — говорю наконец.

Он кивает и смотрит на копов, стоящих по бокам от меня:

— Можете её отпустить. Очевидное недоразумение.

Облегчение пронзает грудь. Я делаю глубокий вдох — кажется, первый с тех пор, как вся эта история началась. Как только с меня снимают наручники, я бросаюсь к капоту полицейской машины, чтобы забрать свою камеру.

Но этот мужчина, главный в ситуации, с внушительной грудной мускулатурой и ярко-синими глазами, опережает меня. Он поднимает камеру и пролистывает несколько кадров.

— Говорите, вы фотографировали белок?

Я киваю, стараясь не вырвать у него камеру.

— Белых. Или одну белую. Но я надеюсь, что их больше.

Он останавливается на снимке, который, вероятно, последний, сделанный перед моей… похищением? Это, конечно, не то