Как поцеловать кинозвезду - Дженни Проктор

Я пожимаю плечами как можно безобиднее.

— Что именно «решить»? Я просто фотографирую в лесу. Это не преступление.

Я осторожно оглядываюсь на тропу, по которой сюда пришла. А когда снова поворачиваюсь, местный Халк, и правда, похож до ужаса, скрещивает руки на груди, мышцы на предплечьях перекатываются под кожей.

Я бы хотела верить, что смогу его обогнать. Но с такой мускулатурой быстро бегать сложно. Хотя я, если честно, с колледжа не бегала.

Он делает шаг ко мне.

— Это частная территория. А я за неё отвечаю. Полиция уже в пути, и, поверьте, им будет приятнее, если вы не станете сопротивляться. Иначе в вашем деле появятся строчки о неповиновении и попытке скрыться.

— Моё «дело»? Я просто делаю снимки. Из этого не стоит раздувать драму.

— Вы делаете снимки на частной территории, — хмурится он.

Я сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза.

Технически — да. Я на частной земле. И да, когда Университет Южной Каролины продал свои 75 гектаров исследовательского леса в округе Полк, мне следовало свернуть все свои эксперименты и перейти на общественные участки с другой стороны города. Но я была здесь первой. Невозможно просто взять и закрыть три года исследований по восстановлению дубовых экосистем, динамике лесного покрова и реакции дикой природы на лесохозяйственную деятельность. И не стоит забывать про забор проб воды из реки Брод. Если сменить место отбора, придётся начинать с нуля. А факторов слишком много.

Я смотрю налево — на дом, который теперь стоит в самом сердце моего исследовательского леса. Его невозможно не заметить: громада стекла, кирпича и бетона. У меня от этого дома болит душа — из-за всех деревьев, что снесли ради его постройки. Обычно я держусь подальше. Работаю ближе к реке, на задней части участка. Но сегодня белки привели меня ближе.

— Госпожа, границы участка хорошо обозначены. Давайте не усложнять.

Он двигается, и его рука оказывается ближе к оружию. Я сдерживаюсь, чтобы не спросить, какого диаметра у него бицепс — кажется, он больше моего бедра.

Мои плечи опускаются.

— А если я просто уйду? — я киваю на тропу в сторону, противоположную дому. — Будем считать, что меня тут не было.

Он приподнимает бровь, одна из тех редких способностей, которую могут повторить только тридцать-сорок процентов людей. (Я уверена, это передаётся по наследству, хотя кто-то считает, что это вопрос тренировки мышц. Надо бы провести исследование.)

— Отдайте карту памяти и тогда посмотрим, — говорит он.

Я прижимаю камеру к груди. На этой карте — два месяца данных. Не считая возможных снимков редчайшей белой белки. Я скорее пойду в тюрьму, чем отдам её.

— Ни за что, — говорю я наконец. — Карту не отдам.

Он кивает, будто ждал именно этого.

— Тогда пойдёте со мной. Сейчас.

Он тянется за моим локтем, но я резко отдёргиваю руку.

— Ладно. Но пойду сама, спасибо.

Он указывает сквозь деревья.

— Туда.

Я проталкиваюсь сквозь заросли метров пятьдесят, потом следую за ним, когда он сворачивает за кусты рододендрона и выходит на едва видную тропу. Для машины она узковата, но стоящий неподалёку вездеход явно проезжает без проблем.

Я сбавляю шаг. Всё это вдруг начинает казаться очень реальным.

Я правда позволю какому-то бугаю увезти себя? А вдруг он вовсе не охранник? Вдруг он просто псих с укрытием где-нибудь за хребтом, где он собирается откармливать меня, как Гретель с Гензелем, а потом скормить койотам?

Он машет в сторону пассажирского сиденья.

— Так будет быстрее, чем пешком.

Я отступаю, опуская камеру в сумку, что висит у меня через плечо и вокруг бёдер.

— Я не… — голос предательски срывается, и я глотаю ком в горле. С учётом количества адреналина в моём организме сейчас, возможно, я и смогла бы от него убежать. Но тут сквозь деревья мелькает синий проблесковый маячок — полицейская машина едет по дороге к дому. Видна всего на секунду, но этого достаточно. Странно, но это даже успокаивает. Если уж не сбежать, то я предпочту настоящую тюрьму какому-нибудь психу с подвалом.

— Мэм? — снова произносит он.

Я тяжело вздыхаю и с обречённым видом забираюсь в утилитарный вездеход рядом с ним.

— А кто вообще здесь живёт? — спрашиваю, пока мы едем по тропе. — Могли бы просто попросить меня уйти, и я бы ушла. Слишком много шума из-за пары фотографий.

Он бросает на меня настороженный взгляд.

— Очень смешно, — отвечает он, в голосе не намёка на юмор.

Очень смешно?

Страх сдавливает живот, но я стараюсь его отогнать. Всё, в чём меня обвиняют, — это незаконное проникновение. Даже если дойдёт до официальных обвинений, максимум, что мне грозит, — штраф. Ну ладно… возможно, ещё и тридцать дней тюрьмы. Но, скорее всего — надеюсь! — просто штраф. У меня же нет судимостей. Я — образцовая гражданка! Просто немного рассеянная учёная, которая игнорировала таблички «Частная собственность», потому что слишком увлеклась поисками неуловимой белой белки.

Внутри меня вспыхивает волна удовлетворения.

Я ведь действительно её нашла.

Я сдерживаюсь, чтобы не открыть камеру и не проверить, удалось ли поймать чёткий кадр до того, как Халк в человеческом обличии испугал меня до полусмерти. Мне невыносимо хочется знать, но я и так уже по уши в проблемах.

Дорога выравнивается и переходит в асфальт. Броуди Халк неспешно останавливает вездеход прямо перед машиной шерифа округа Полк — мигалки всё ещё вспыхивают синим в тусклом свете умирающего дня.

Дом возвышается вдали. Хотя «возвышается» — не совсем то слово. Он большой, как я и думала, глядя на него из оврага через деревья, но с этого ракурса он неожиданно красив. Приглушённые коричневые, зелёные и серые тона сливаются с горным ландшафтом, как будто он и правда на своём месте.

Мне всё ещё горько от того, что я лишилась 75 гектаров леса ради того, чтобы кто-то здесь жил, но даже я должна признать — дом и правда шикарный.

Из машины шерифа открываются двери, выходят двое помощников.

Отлично.

Мне ещё и арест светит.

Это всё по-настоящему.

Скоро у меня будет фото в базе, отпечатки на карточке. Мне дадут один звонок с разбитого таксофона, пока сзади будет стоять татуированный тип и угрожать, чтобы я поторопилась.

Придётся ли носить оранжевый комбинезон? Или полосатую форму? Вообще, сейчас ещё выдают полосатые?

Очевидно, пока я предавалась внутренней панике, кто-то успел переговорить, потому что теперь один из помощников направляется ко