Сладостное заточение - Нева Олтедж
— Мисс Веронезе, — кивает мой шофер Пеппе, придерживая для меня дверь.
Не встречаясь с ним взглядом, я проскальзываю на заднее сиденье.
Дорога до нашего дома занимает около получаса, и обычно я трачу это время, бесцельно глядя в окно. Однако сейчас я не могу усидеть на месте. Хотя окна подняты, а кондиционер выключен, по моей коже пробегает дрожь, а тонкие волоски на голой руке встают дыбом. Воспоминания о той сцене в школьном коридоре заполонили мой разум. Я бы с удовольствием поговорила об этом с кем-нибудь, просто чтобы я могла громко обозвать этого безмозглого Кеннета говнюком и придурком. Если бы мой брат Элмо был жив, я уверена, он бы выбил все дерьмо из Кеннета. Он бы никому не позволил меня трогать или обзывать. Или, по крайней мере, в это я предпочитаю верить. Я почти не помню Элмо, но Нера помнит. И она говорит, что он был самым лучшим братом на свете.
Я вздыхаю и лезу в сумку за телефоном. Пока я это делаю, мой взгляд падает на уголок фиолетового блокнота, выглядывающего из-под нескольких других. В нем я рисую эскизы одежды на заказ
И пишу глупые письма моему сводному брату, который все еще сидит в тюрьме.
Все началось пару лет назад, когда я еще училась в средней школе. Мой учитель в седьмом классе дал нам задание написать письмо другу или члену семьи, живущему за границей. Изначально я думала адресовать свое письмо воображаемой тете или кузине, так как у меня нет настоящих родственников. Но это было как-то глупо — писать тому, кого не существует. Потом, по какой-то причине, мне на ум пришел Массимо.
Мой сводный брат был арестован за убийство человека, убившего Элмо, когда мне было три года. У меня нет никаких воспоминаний о нем. Ни Нера, ни я не видели Массимо с той ночи, когда умер Элмо. Массимо не разрешает никому, кроме моего отца, навещать его в тюрьме, а папа почти никогда ничего не рассказывает нам о нашем сводном брате. Несмотря на то что формально мы с ним семья, для меня и моей сестры он практически незнакомец. Но с тех пор как умерла мама, я даже не уверена, что эта связь сохранилась.
Перед смертью я спросила маму о фотографии, которую она хранила на комоде: на ней она была запечатлена с парнем лет пятнадцати. У него были темные волосы, как и у нее. Мне было любопытно, что это за парень, и она рассказала мне, что его зовут Массимо, и поделилась парой историй из его детства. Мне нравилось их слушать, но ей было грустно говорить о моем сводном брате, поэтому она делала это редко. Она пыталась скрыть горе от того, что ее ребенок столько лет провел в тюрьме, осыпая Неру и меня всей своей любовью. Лаура Веронезе была теплой, ласковой женщиной и лучшей матерью, о которой только можно мечтать. Но даже в детстве я видела боль в ее глазах. Боль всегда была там. Она умерла от эмболии, когда мне было девять. И хотя врач сказал, что у нее разорвался огромный тромб в ее кровеносной системе, я уверена, что истинной причиной ее смерти было ее разбитое сердце.
Говорят, что технически невозможно умереть от боли в сердце, но я с этим не согласна. Я уверена в этом, потому что именно так я себя чувствовала, когда папа сказал нам с Нерой, что мамы больше нет. Мы закрылись в моей комнате и плакали, прижимая к себе платья, которые она для нас сшила. Хотя у нас было много денег, и мама могла позволить себе купить нам все, что мы хотели, большую часть одежды она предпочитала шить сама. Поэтому вскоре начала шить и я. Это как-то сближает меня с ней.
Когда мамы не стало, Массимо был единственным членом семьи, кроме папы и Неры, который у меня остался. Он не жил за границей, но он был настоящим. Именно поэтому я вырвала лист бумаги из блокнота и написала письмо сводному брату, которого даже не знала. Он мог жить на другой планете, что казалось идеальным для задания.
Наверное, он рассмеялся, когда получил письмо от меня. Я даже не помню всего, что я в нем написала. Там было что-то о том, что я претендую на набор модных ручек, которые нашла в коробке с его именем в подвале. Кажется, сначала я сформулировала это как вопрос — спрашивала, могу ли я их взять, — а потом вычеркнула предложение и переписала его как заявление, чтобы он не мог мне отказать. Я ждала его ответа, но он так мне и не написал. В конце концов я решила, что он, должно быть, выбросил его.
Я и не планировала продолжать писать ему письма.
Покончив со школьным заданием, я забыла о своей непрошеной и, вероятно, нежеланной словесной блевотине и продолжила жить своей жизнью. Пока не прошло несколько месяцев. И мне не захотелось выплеснуть свое разочарование кому-то, кто не осудит и не посмотрит на меня с жалостью. Или, что еще хуже, скажет мне, что я слишком остро отреагировала на то, что, должно быть, было просто случайностью.
На то, что какой-то придурок, который высмеивал меня за моей спиной, пролил сок на мое новое платье на день рождении Дании. Это не было случайностью! Поэтому, вернувшись домой, я снова написала Массимо и целых три абзаца возмущалась тем, какие же парни тупые. Затем, почувствовав себя лучше после признания своих проблем, и чтобы он не подумал, что я негативный человек, я добавила какую-то чушь об экскурсии и о том, как одну из девочек вырвало в автобусе, от того что та съела слишком много вредной пищи, хотя учительница предупредила ее, чтобы она не переедала. Я подумала, что он сочтет это забавным.
Ответа не последовало.
Но я продолжала писать. Я писала письмо каждые пару месяцев, наполняя его глупыми, неважными вещами. Например, о том, кто приходил на шикарный обед в наш дом и какая еда была подана. Или как сантехник, который чинил нашу засорившуюся раковину, в итоге затопил кухню. Я также много ворчала о школе. Особенно о математике. И поскольку я так гордилась своим достижением, я даже послала Массимо эскиз первого платья, которое я сшила для себя.
Поскольку у меня всегда была тревожность, чтобы говорить с
