Кэш - Джессика Петерсон
Белый внедорожник покрыт пылью после дороги из Далласа, но всё равно видно, что он новенький.
Он ещё и огромный, будто предназначен для покорения горных вершин, а не для блуждания по парковкам торговых центров в богатых пригородах. Эта штука стоит никак не меньше сотни тысяч.
Единственная шестизначная сумма, которую я когда-либо видел, была в выписке из Лоунстар Банк & Траст после смерти родителей. В ней значился размер ипотечного кредита, который они взяли, чтобы покрыть убытки ранчо после падения цен на говядину в 2010 году.
Я до сих пор выплачиваю этот грёбаный долг.
С другой стороны, оплачивая этот счёт, мы держимся за ранчо Риверс ещё один год. И мои братья, и я смогли это сделать только благодаря Гарретту Лаку.
Он не был идеален. Но он был добр ко мне, когда никто другой не был, и всегда держал своё слово. Это на него не похоже — говорить одно, а делать другое.
Ещё менее похоже на него — оставить дело всей своей жизни избалованной девчонке с чувством собственной важности размером с её грёбаный рот.
Но вот мы здесь.
Я скучаю по Гарретту. Чёрт, как же сильно. Он был тем отцом, который мне был нужен последние десять лет. Что, чёрт возьми, мне теперь без него делать?
Сейчас мне остаётся только молиться, чтобы грузовик, который мой отец купил с рук ещё в девяносто шестом, пережил ещё один сезон отёла.
Опустив голову, я выуживаю ключи из кармана и отмыкаю водительскую дверь. Мне не хочется видеть Молли так же, как и ей — видеть меня. Даже если я не мог оторвать от неё глаз в офисе Гуди.
У меня неприятно сжимается живот при воспоминании о её взгляде. Те же тёмно-карие, глубоко посаженные глаза, что и у её отца. Выразительные.
Я сжимаю хромированную ручку двери, и вдруг тело становится тяжёлым, словно налитым свинцом.
Эта боль… она должна, наконец, отпустить меня. На мне слишком много людей завязано, я не могу позволить себе продолжать ходить сломленным.
Я уже нажимаю на кнопку замка, когда слышу тихий, приглушённый стон.
Обернувшись, я смотрю в окно пассажирского сиденья Ровера и вижу, как Городская Девочка склонилась над рулём.
Мой живот снова сжимается, когда я замечаю, как у неё вздрагивает спина в такт глубоким, судорожным всхлипам.
Она плачет так громко, что я слышу её сквозь гул работающего двигателя.
На миг мне становится её жаль. Я знаю, каково это — терять родителя, и никому не пожелал бы пережить такое. Даже ей.
Но потом я вспоминаю, что она почти не знала своего отца. Вспоминаю тот грустный взгляд, который появлялся у Гарретта, когда он говорил о ней. Вспоминаю звонки от адвокатов, которые сообщили нам, что забирают его тело, чтобы перевезти в Даллас. В город, в котором он не прожил ни дня.
Внезапно над её рыданиями раздаётся голос.
Громкая связь. Кто-то говорит через динамики Ровера.
— Убирайся из этой дыры и возвращайся домой, — звучит женский голос. — Эти деньги принадлежат тебе, милая, и я позабочусь, чтобы ты их получила. Во что бы то ни стало.
— Я не понимаю, — отвечает Молли. — Зачем заставлять меня вот так за них бороться?
— Твой отец… он всегда был таким чертовски упрямым.
— Это ещё мягко сказано.
Я залезаю в кабину своего грузовика и завожу двигатель. Сжимаю руль так сильно, что костяшки белеют. На спине уже липкая от пота рубашка.
Молли не убивается горем из-за смерти отца. Её убивает то, что она не получила свои деньги. Для неё Гарретт был всего лишь банкоматом. Для меня — он был всем. Тем отцом, которого я потерял. Наставником, который мне был нужен. Другом, который держал меня на плаву, когда я захлёбывался в своём горе.
Потеря Гарретта теперь может означать и потерю всего остального. Нашего образа жизни. Земли, которой наша семья владеет уже пять… нет, шесть поколений, если считать мою племянницу Эллу, родившуюся несколько лет назад.
Я только что потерял всё, а эта избалованная городская принцесса рыдает из-за того, что ей придётся подождать целый год, чтобы получить свои миллионы.
И при этом называет человека, который спас меня и мою семью, «трудным».
Молли, конечно, красива.
Любой, у кого есть глаза и хоть какое-то чувство, увидит это.
Но нет ничего, что отталкивает меня сильнее, чем такие, как она. Эта небрежность. Это чувство, будто ей всё причитается.
Я резко дёргаю рычаг коробки передач, ставлю грузовик на задний ход и выруливаю с парковки.
Краем глаза вижу, как в Ровере поднимается её голова. Даже через тонированные стёкла видно, насколько заплаканное у неё лицо. В груди что-то неприятно сворачивается. Я игнорирую это и давлю на газ.
Молли Лак — не моя проблема.
Моя проблема — как мне прокормить семью и удержать нас всех вместе, не предав память Гарретта и его дело.
В моём грузовике нет кондиционера, так что я опускаю окно до конца. Жаркий, влажный воздух бьёт мне в лицо. Я поднимаю взгляд к небу — один сплошной серый туман. Нам нужен дождь, но не похоже, что он будет сегодня.
Если бы Гарретт был жив, в это время мы бы уже были в вездеходе. В такую жару в седле сидеть не обязательно. Скорее всего, где-то у излучины Колорадо, что отмечает западную границу ранчо Лаки. Наверное, наблюдали бы за дикой природой. Или закинули удочки в тени.
Гарретт любил эту реку. Почти так же сильно, как охоту, кантри девяностых и крепкий пряный коктейль Ранчо Вотер.
Но больше всего он любил дочь, о которой так часто говорил, но которая так ни разу и не приехала к нему.
Какого чёрта он говорил мне, что оставит ранчо Лаки мне, если в завещании написано другое?
Мы постоянно обсуждали будущее ранчо. Он был одержим этим местом. Как и я — для нас с ним работа на земле была в крови.
Его дед купил первые четыре тысячи гектаров, которые позже стали ранчо Лаки, ещё в начале двадцатого века. С тех пор эта земля всегда оставалась в семье Лаков.
Гарретт взял меня под своё крыло, когда мне было девятнадцать, сразу после смерти родителей. Я бросил колледж, чтобы заботиться о четырёх младших братьях и управлять нашим семейным ранчо. Гарретт помог мне поставить всё на ноги. Хотя это означало, что нам пришлось продать всех быков и каждую лишнюю покрышку от
