Фонарики желаний - Глория Чао
20. Позорница Лия́
Лия́
После прекрасного, заслуженного радостного дня случилась ссора, которая высосала из праздника Циси всю магию.
После того как Кай и мистер Цзян уходят, отец говорит мне:
– Я серьёзно, Лия́. Держись от него подальше.
А потом:
– Пойдём, поможешь убраться. Там полно работы.
Моей крови не хватает буквально одного градуса, чтобы закипеть. В следующие двадцать минут она ещё больше нагревается, меня бесит буквально всё, что делает отец – даже то, как он небрежно собирает украшения со столов (мы их вообще-то ещё будем использовать!)
Мама не решается смотреть мне в глаза. Ну и отлично, я на неё тоже смотреть не хочу. Она не присутствовала при ссоре, но я уверена, что папа ей всё рассказал. Или, может, она сама услышала. Я не удивлюсь, если это услышали вообще все, кто присутствовал на празднике.
Позже, когда мы убираемся и уносим столы и стулья обратно в магазин, не говоря ни слова, я уже готова взорваться. Я решаю пересчитать деньги, которые мы заработали, надеясь, что хоть от этого почувствую себя лучше.
Я успеваю досчитать лишь до четвёртой двадцатидолларовой купюры, когда подходит отец и забирает деньги у меня из рук.
– Я сам закончу, – холодно говорит он, не смотря мне в глаза.
Я неотрывно слежу за тем, как он, стоя прямо передо мной, перекладывает купюры из одной руки в другую под холодным светом флуоресцентных ламп. Волшебство нашего магазинчика испаряется.
Я хочу знать, сколько мы заработали и сколько ещё нужно. Я хочу, чтобы он знал, что я сделала всё это без них, но с Каем, от которого он хочет, чтобы я держалась подальше – без всякой на то причины.
Его молчание так меня раздражает, что я говорю:
– Баба, ты несправедлив к Каю.
Он не понимает, какой Кай хороший, но вот человек, которого он уважает больше всего на свете, это понимал. Так что я пытаюсь этим воспользоваться.
– Найнай его любила. И ты это знаешь. Ты что, не доверяешь ей?
Он прекращает считать, его челюсть напрягается.
– Его семья… – начинает он, но потом осекается.
– То, что его отец и брат такие, не говорит о том, что и он сам такой же.
Отец качает головой, сначала неуверенно, потом твёрдо.
– Ю ци фу би ю ци цзы. Каков отец, таков и сын. Знаешь, кто научил меня этой поговорке? Найнай.
Услышав это китайское выражение, я холодею. Да, я тоже слышала эти слова от Найнай. Но в положительном смысле: она рассказывала, что верность отец унаследовал от неё, а настойчивость – от Ее. От него эти черты передались и мне.
– Ты искажаешь её слова.
– Всё можно толковать двояко, Лия́, – пренебрежительно говорит отец. – Я просто пытаюсь тебя защитить.
Он пронзает меня взглядом.
– Держись подальше от Кая. Я исполню свою угрозу и накажу тебя. Никакого телефона, никакого магазина, ничего. Ясно?
Я не отвечаю. Если меня не будет в магазине, кто будет за него бороться? Но если у меня не будет Кая, кто будет бороться за меня?
– Яс-но? – Голос отца звучит зловеще. Такое бывает редко, но, когда бывает, я очень пугаюсь.
– Ясно, – вру я. В этот момент я как никогда понимаю Позорника Кая.
21. Позорник Кай. Снова
Кай
– Господи, Кай, серьёзно? – бранит меня Цзяо, как только мы с отцом возвращаемся домой. Ожидаемо. – Хватит так расстраивать папу.
Отец с благодарностью треплет его по плечу, а потом сердито смотрит на меня. Опять-таки ожидаемо.
Что я вообще сегодня сделал? Я отдал бесплатно, по-моему, всего пять лакомств! А как насчёт кучи денег, которую мы заработали? Той самой, которую я кинул отцу на колени несколько минут назад и получил в ответ только неразборчивое кряхтенье? Не говоря уже о том, что это они выбрасывали мусор так, чтобы показать, что соседи для них такой же мусор, а потом орали на меня, когда я об этом что-то говорил или пытался убраться.
Я чувствую, что не могу от них убежать. Блин, господи Иисусе, их дурацкие махинации преследуют меня повсюду, а из-за того, что они вообще не умеют никому сопереживать, я только что лишился единственного человека, который был для меня важен! Может быть, за пределами этой маленькой общины всё было бы по-другому, но нет же, вот они мы, прямо в сердце общины, и наши доходы зависят от тех самых людей, на которых моей семье просто насрать.
По крайней мере, в отличие от отца Лия́, мой папа немногословен. Но, естественно, именно в этот момент кошка из пословицы, укравшая его язык, решает принести его обратно.
– Хватит крутиться вокруг дочери этого шагуа.
Ты не можешь говорить мне, что делать. Какое у тебя есть на это право? С чего ты вообще, опоздав лет эдак на сотню, вдруг решил стать мне отцом? Если придётся выбирать между ней и тобой, я выберу её. И шагуа – это ты.
Все слова, как обычно, скоропостижно умирают, не добравшись до языка, и отправляются на переполненное кладбище в голове.
Папа и Цзяо смеряют меня взглядами, которые мне особенно не нравятся – словно никак не могут вписать меня в картину семьи. Перекрученный, бесформенный, растоптанный кусочек мозаики – вот что я такое.
Оба они шагуа. Дураки.
Я не чувствую себя таким неприкаянным, когда дома мама. Мы с ней отлично ладим, и она, словно переходник, помогает мне нормально общаться с Цзяо и папой. Но сейчас на моей стороне никого нет. Никто в этой комнате не будет меня защищать. Без мамы я не могу влезть в нужное место мозаики.
– Мне жаль, что тебе пришлось так далеко идти, – говорит кто-то. Говорю я. Потому что я Позорник Кай, трус, который если что-то и выпаливает, то такие слова, от которых больно самому.
Отец кивает, довольный моим извинением, и уходит из комнаты первым. Левый уголок рта Цзяо приподнимается в самодовольной ухмылке, он хлопает – слишком сильно – меня по спине и бежит за отцом.
Я остаюсь один. И не могу не думать, что это они виноваты – меня осуждают за то, что делают они. И как же несправедливо, что отец Лия́ не может раскрыть глаза и понять, что в день, когда я родился, случился внезапный ураган, и яблочко упало очень далеко от яблони.
Найнай знала. Но Найнай больше нет.
Я иду на кухню и замешиваю тесто, пока у меня не начинают неметь руки – а вслед за ними притупляется и разум.
