Укрощение рыжего чудовища - Дарья Волкова
Из авторской суфлёрской будки показывается лохматая голова, оглядывает замерший в потрясении зрительный зал. Хмыкает. Слизывает с пальцев крошки шоколадного печенья. «А чего сидим, уважаемые? Все в буфет. Антракт. АНТРАКТ, я говорю!»
Действие десятое
На сцену под громовую овацию зрительного зала выходит любимец публики. Раскланивается. И делает то, что от него все ждут. Результат – удивителен.
Из авторской суфлёрской будки, со вздохом: «Ох, Коля, Коля…»
Тихона разбудил не будильник. И не какой-то иной посторонний звук. И не кто-то живой – голосом или прикосновением. Нет, проснулся сам, но резко, будто что-то все-таки разбудило. Привычно поднял запястье к глазам. А-а, точно. Новые часы он так и не купил. Пришлось нашарить на прикроватной тумбочке телефон. Выключен.
Подождал, пока загрузится телефон. Точно так же что-то вяло подгружалось в память. Вчерашний день… Ресторан… На том месте воспоминаний, где на Тина начала вешаться эта… как ее?.. А-а, впрочем, неважно… или важно?.. Загрузка остановилась. А вот и телефон радостно пиликнул, загрузившись. Оповещения, напоминалки, тут же сработал будильник. Рядом кто-то вздохнул.
Господи, сделай так, чтобы это была Варя. Но уже уверен был, что нет.
Тихон едва коснулся кончиками пальцев гладкого бедра, уже совершенно точно зная, – это не Варя.
– Тиша-а, утречко-о до-о-оброе…
Захотелось взвыть, но вместо этого он резко сел. Боль ударила в виски, затылок и лоб. И горло. То есть почти всюду. И в сердце почему-то. Рядом, не прикрываясь, потягивалась по-кошачьи какая-то белобрысая кукла.
Дико хотелось пить. Тёплого кисло-сладкого клюквенного морса. И чтобы этой мымры не было в постели.
– Воды принеси.
Белобрысая надула было губы, но передумала. Улыбнулась сладко.
– Как скажешь, Тишенька.
А ему хотелось заорать. Благим матом. Уйди!!! Но для такого крика адски болело горло. Потом он жадно пил ледяную минералку прямо из горлышка бутылки. И пока по горлу, по подбородку и груди текла живительная влага, казавшаяся ему даже сладкой, в голову снова потекли воспоминания. Как точно так же по горлу вчера текли напитки. Пиво, коньяк, абсент. Всё вперемешку. Чтобы наверняка. Для чего наверняка? Для анестезии. Чтобы не было больно, когда вырывать будет. Потому что, когда режут по живому, когда обезболивающее почему-то не действует, – это жутко, до помутнения сознания больно. Он помнит.
Помогло обезболивающее? Кажется, нет.
Снова срабатывает будильник. Звук похож на дверной звонок. Вчера звонили в дверь. Кто? Не хочется вспоминать. Не хочется!
– Мы трахались вчера?
Блондинка застыла около кровати, чтобы ему любоваться удобнее было. А ему зажмуриться хотелось. Не видеть. Не вспоминать.
Девица нагнулась, подняла что-то с пола. Самыми кончиками пальцев держала поднятое. Помахала силиконовыми доказательствами.
– Два раза, Тишенька. И второй раз ты…
– Вали отсюда! – проревел он сквозь саднящую боль в горле. Всё. Вспышкой вспомнил. Спину. И нимб золотых волос. Обхватил себя руками. Холодная минералка схватилась ледяным комом в желудке, и ком стал расширяться… Он обнял себя за плечи крепче и начал раскачиваться. И уже тише попросил:
– Уходи. Уходи. Уходи…
– Ты чего такой злой с утра, Тиша?
– Быстро!
– Хоть денег на такси дай. – Блондинка сообразила быстро, что ветер переменился.
– Портмоне в кармане куртки. Бери, сколько хочешь. Уйди только.
Спустя несколько секунд после того, как хлопнула входная дверь, его вырвало. Желчью, горечью и минеральной водой. У предательства всегда вкус желчи и рвоты. В юности его первое время тоже постоянно рвало. Именно желчью. Хотя, может, рвота была от перемены питания. А в этот раз – от пива с абсентом. Ага.
Тихон обессилено откинулся на подушки. Зажмурился, подышал через нос. Надо вставать. И что-то делать. Обязательно надо что-то сделать. Пока он не сошёл с ума от мыслей и воспоминаний, которые нагло лезли сквозь пробитую брешь.
Заставил себя собственноручно убрать то, что натворил в спальне. И презервативы заставил себя выкинуть, хотя снова затошнило. Как девочка, бл*дь! Или как баба беременная.
Потом душ. Побрился. Порезался какого-то хрена аж два раза. Боль от защипавшего на порезах лосьона была почти сладкой. Пусть морда саднит. Пусть.
Кнопкой чайника щёлкнул привычно. А вот в кружку себе налил остатки бульона. Морс он допил еще позавчера.
Пил из кружки разогретый в микроволновке бульон. Приготовленный Варей бульон. Даже имя ее отзывалось болью внутри черепной коробки. И лицо ее – везде. На дне бульонной чашки. В окне. В экране мобильного. Везде. Белое лицо в нимбе золотых волос. И почему-то вспомнил такое же белое лицо отца. Сам весь чёрный, а лицо белое. Не мог оторвать взгляд от его лица. Всё смотрел и смотрел – пока совсем из виду не скрылся. По лицу бежали слезы, но Тихон их не чувствовал. И над ним никто почему-то не смеялся. А должны были.
Куда бы посмотреть, чтобы не видеть лица? Лица тех, кого он предал. Чьё доверие и любовь обманул. Куда спрятаться от их укоряющих глаз? На углу стола аккуратно лежит упаковка с лекарствами. «Ты лекарство, по крайней мере, пьёшь?». Пью, Варя, пью.
Старательно прочитал все исписанные мелкими буквами инструкции. Выпил, как написано. Запил остатками бульона и голым кипятком из чайника. А потом вызвал Сергея Леонидовича. За руль сегодня Тихону никак нельзя. Пальцы вон до сих пор дрожат.
Тремор. Слово вспомнилось – из Вариного обихода. Напридумывают эти медики разных слов для простых вещей. И снова в мыслях она – Варя. И боль, немного отступившая, вернулась. Тупыми молоточками в виски и противным жжением в желудке. Ему надо уйти из квартиры. Здесь совсем невмоготу. И он пошёл одеваться.
На пороге вдруг замер. Дверной проем. Там, за порогом – она. Так же стояла вчера. Белое лицо. И Тину почему-то страшно переступить через порог. Словно перейти какую-то невидимую черту, после которой уже ничего не исправишь. Хотя какого хрена? Он шагнул за эту черту давно. И всё равно Тихон зажмурился, выходя из квартиры. До кучи у него теперь еще и фобия дверных косяков и порогов.
По дороге в ресторан Тин решил, что ему надо все-таки выпить. Опохмелиться. Потому что адская головная боль и жжение в желудке не отпускали. Потому что было совсем херово. Потому что… «С ангиной не шутят, Тиша!» У него ж еще и ангина. Впервые за очень долгое время ему захотелось застонать. Не от удовольствия, как в постели с красивой бабой. А от боли и бессилия.
