Ожившая надежда - Федор Егорович Конев
- Все равно ведь уволишь, - смягчил тон Зыков.
- Почему? - не сразу спросил Корнеев.
- Как другие.
- По твоему звонку?
- Никому я не звонил.
- А мне почему?
- Слушай, можно короче?
- Отчего ж нет! Захочет, уйдет. Удерживать не буду.
Собственного желания Игорь не проявит, естественно. С чего бы? Да и Василий Павлович этого не хотел. Начальство должно уволить его за непригодность. Только тогда, после всех неудач Игорь поймет, что никому не нужен, кроме отца. Вот что важно Василию Павловичу. И потому закончить разговор никак нельзя было, хотя сильно подмывало бросить трубку. И чуть подумав, Василий Павлович понял, что тут телефонным разговором не обойтись.
- А ведь давно не виделись с тобой, - сказал он бодрым голосом.
- Давно, - безучастно согласился Корнеев.
- Как хоть ты?
- А ты?
- Долгий разговор. Может, встретимся? У нас внизу, на первом этаже, приличный бар. Подъезжай. Могу послать машину.
- По поводу Игоря я все сказал.
- Да нет! Надо поговорить. Что, со временем туго?
- Да нет, не туго.
- Давай короче, Арсений. Говори, где встретимся.
И вот они шли навстречу друг другу, так в старину сходились дуэлянты. Еще несколько шагов - и остановятся, поднимут пистолеты на уровень сердца и нажмут на курки. Но господа были из другого времени и спокойно прошли невидимую барьерную черту. Они с явным интересом разглядывали друг друга, приближаясь. Корнеев подумал, что в уличной толпе не узнал бы Василий Зыкова. Он помнил его худощавым стеснительным юношей, а видел чуть полноватого, очень в себе уверенного мужчину в дорогом темном костюме. Типичная униформа делового человека.
Но более, всего изменилось лицо, когда-то большие, выразительные глаза и впалые щеки привлекали скрытым страданием. Теперь щеки заняли много места и потеснили глаза, так что те сузились и спрятались под густыми бровями. Зыков напоминал зрелого матерого кабана, который привык ходить прямо, никому не уступая дорогу.
Так подумал Арсений Фомич, а Василий Павлович очень даже ревностно отнесся к вольной одежде старого знакомого. Пижонистая куртка с молниями, серые брюки с множеством карманов, яркие кеды на толстой подошве были несколько смелыми для его возраста. Правда, Корнеев выглядел очень даже моложаво, нисколько не пополнел, все так же был подборист и строен, ровная седина коротко стриженых волос не старила его, и только глаза показались усталыми.
Они встретились на аллее небольшого сквера, который перемычкой соединял два шумных проспекта, но был безлюдным. Людские потоки обходили его, потому что ничего рядом, кроме скромного кафе, не было. Стояли по обе стороны жилые дома старой постройки с маленькими игрушечными балконами и не по-нынешнему узкими окнами.
Сквер разбили несколько лет назад на месте совсем уж ветхих построек, и вдоль аллеи стояли одни молодые деревца, как новобранцы. День был солнечным, трава еще зеленела, но какие-то слабо уловимые приметы ранней осени уже ощущались. Сквер находился в пяти минутах ходьбы от редакции, и Арсений Фомич нередко тут прохаживался в обеденное время.
- Я согласился встретиться только из-за твоего Игоря, - сказал, кивнув на приветствие, Арсений Фомич. - Почему я должен уволить его? Можешь объяснить?
- Какой ему оклад положил? - спросил нарочито серьезно Василий Павлович.
Корнеев назвал скромную сумму.
- Вот тебе и ответ, - улыбнулся Василий Павлович. - Это не деньги. А ему пора зарабатывать. За квартиру заплатить не может. Что это такое? Мужик он или тряпка?
- Я тебя понимаю, как отца. Игоря мало знаю, но у меня такое чувство, что у него времени нет на…
- Да чем он занят? - сильно удивился Василий Павлович, отчего и перебил собеседника.
- Деньги делать ему явно некогда, - продолжил ровным, даже скучающим тоном Корнеев. - И едва ли он намерен тратить жизнь на это занятие. Оставил бы ты его в покое.
- Хочешь, чтобы мой сын юродивым стал? А он станет! Прямиком в юродивые прет.
- Зря уж так на юродивых. Извелись они на Руси. А не можно Руси без юродивых.
И в голосе Корнеева прозвучала знакомая интонация. Эта манера говорить всегда сбивала с толку Василия Зыкова, потому что веселая ирония в голосе Арсения смешивалась с какой-то непонятной печалью.
- Не ломай судьбу парню, - теперь уже серьезным тоном проговорил Арсений Фомич. - Очень тебя прошу.
Он просит! Может еще прикажет? Василий Павлович норовисто вскинул взгляд и будто с разбегу уткнулся в стену - на него смотрели ледяные глаза Корнеева. И почему-то, помимо воли, робость охватила его, и с опаской подумалось: «Знает». Ему увиделось, как он, сутулясь над столом, глотая слезы, вырезает газетные буквы и клеит честный комсомольский донос.
Однако Вася Зыков был уже не тем юнцом, который стыдился своего поступка. Нынче он был вооружен умом, теорией, выработанной и не раз проверенной в практической жизни. Без теории жить нельзя. Без нее никакого успеха, никакой победы ни в чем не добиться человеку.
Есть у Василия Зыкова железное правило - никогда не суди себя. Для этого дела государство содержит целую армию судей, платит им хорошо и волю дает большую. Уж они не упустят случая, коли споткнулся. Зачем же хлеб отбирать у господ в мантиях? Разумно всегда оправдывать себя, потому что все твои поступки определены заботой о собственной персоне. Никто не будет делать что-то во вред себе. Разве дурак какой. Значит, что ты ни делаешь, всегда полностью благоразумно.
Умная теория еще и потому хороша, что всегда успокаивает, и тем самым сохраняет здоровье. Ну кто такой нынче Корнеев Арсений Фомич, чтобы перед ним теряться? Кому в жизни-то больше повезло? Бедный богатому - не ровня, а потому никакого значения не имеет, что Корнеев думает или может подумать. Даже знать об этом Зыкову неинтересно. К тому же Василий Павлович видел, Арсений Фомич мало изменился характером.
Впору было бы и уйти, разговора не получилось, но Василий Павлович еще перед встречей надеялся хоть что-нибудь выведать про Анну Ванееву, из чистого любопытства. Почему-то был уверен, что Анна и Корнеев друг друга не потеряли.
- Ладно, - сказал неопределенно Василий Павлович и повторил: - Ладно.
А потом повеселел вроде, даже улыбка тронула губы.
- Может, посидим
