Свет ночи - Дмитрий Яковлевич Стахов

— Едем, Петя, — говорю я, и мы мчимся по улицам городка, на перекрестках — патрульные машины, на упирающемся в памятник Ленину бульваре — трое в папахах, с нагайками: Петя сообщает, что здесь свои казаки и атаман, обещавший с покойниками разобраться.

— Сегодня будет эксгумация, приедет тьма начальников,— говорит Петя. — Жмура нашего вытащат, удостоверятся, что он как лежал, так и лежит, и зароют навсегда…

…Глава идет навстречу с протянутой для рукопожатия рукой, глаза покраснели от бессонницы, губы обветрены, на щеках двухдневная щетина, усаживает в кресло, садится напротив, на столике между кресел — ваза с фруктами, минеральная вода, что-то темное в графине. Он молча указывает на графин, понимающе кивает, когда я отказываюсь, кивает, когда я говорю, что обедать с ним отказываюсь не потому, что пренебрегаю, и даже не потому, что меня ждут пришедшие на прием, а потому, что должен быть на жесткой диете, которую я по прибытии в его прекрасный город уже нарушил не раз и не два. Глава говорит, что он в курсе — к ним я приехал практически с больничной койки, — они это ценят, для них это очень важно, они мне обязаны, — но теперь, как ему опять же таки сообщили, с моим здоровьем все хорошо, я иду на поправку, и тут дело, наверное, в том, что настоящие люди здоровье свое могут сберечь и преумножить только по-настоящему, тяжело работая, и в том, что атмосфера их города сама по себе благотворна, она — лечит, какие б события, пусть самые фантастические, самые несуразные, странные и даже ужасные, в нем ни происходили. Он говорит связно и красиво, я беру из вазы персик и надкусываю, сок течет по подбородку, глава подает салфетку и говорит о том, что мы должны ценить простые человеческие радости, что жизнь так коротка и надо ловить каждый момент, жить здесь и сейчас, но помнить о вечном, стремиться в будущее. Мне становится скучно. Я чувствую каждый удар сердца. Оно временами замирает, потом начинает идти словно нехотя, будто его заставляют.

Я киваю, обсасываю персиковую косточку, а глава говорит, что часто встречался с таким явлением, как столичный снобизм, а мы, Тамковская, Извекович и я, люди простые, свойские, с нами хорошо говорить, нас хорошо слушать. Я киваю и отщипываю от большой виноградной кисти маленькую веточку. Мне хочется сказать, что ни я, ни Тамковская с Извековичем никакие не простые, никакие не свойские, что мы себе на уме, но молча ем виноград.

Глава сообщает, что после предстоящей эксгумации операцию «Покойник» скорее всего придется свернуть. Я делаю вид, что удивлен.

— Но мы еще ее не закончили, — говорю я и тянусь к еще одной виноградной кисти. — Мои коллеги лишь приступили к поиску причины, из-за которой столь экстравагантная в наши дни история началась именно в вашем городе. Я, со своей стороны, занят тем, что пытаюсь понять механизмы распространения этой фантазии. И могу со всей ответственностью заявить, что свертывание операции приведет к рецидиву, к последствиям, быть может, более фантастическим, более несуразным, странным и даже ужасным, чем они были до сих пор. Это может распространиться на другие губернии, регионы и даже — стать явлением общегосударственного масштаба. И поэтому нет ничего глупее, чем свертывать нашу работу.

Глава молчит. Буравит меня взглядом. Неприятный временами у него взгляд. И я заканчиваю:

— Именно тем, что существует опасность пандемии, и можно объяснить сегодняшний визит председателя правительства в наше управление.

— Из-за визита премьер-министра я и пригласил вас, потому что… — произносит глава. Ему трудно. Он мучается. Он подбирает слова. Уверенный в себе человек, обладатель презрительного, острого взгляда сидит напротив и мямлит словно школьник. Но не про ночные страхи, властного отца, проблемы с женой. Глава раскрывается с неожиданной стороны: он просит помочь вывезти из города семью Лебеженинова — его вдову, детей, ее родителей; если бы речь шла только о вдове, глава решил бы все сам, но состояние отца вдовы ухудшилось, его надо перевозить специальным транспортом, под постоянным врачебным надзором, и глава обращается ко мне — наше управление, как ему сказали, таким транспортом располагает, и можно ли, в условиях полной конфиденциальности…

— Микроавтобус стоит в гараже. — Мне нравится конфиденциальность, я люблю секреты, тайны, загадки. — Но куда их везти? Они же продали свою жилплощадь…

Глава говорит, что все подготовлено — куплена большая квартира, в которой вдова Лебеженинова сможет жить вместе с детьми и родителями, все оформлено, проставлены нужные штампы, внесены обязательные записи.

— Это гуманно, — говорю я. — Вы так о них заботитесь! А когда вы купили квартиру?

— Квартиру приобрели на средства Фонда гуманитарных инициатив. Спонсоры внесли в Фонд деньги, Фонд связался с риелторами, они предложили несколько вариантов. Мы выбрали между Садовым и Третьим кольцами, в тихом районе, все рядом, садик, школа, поликлиника, магазины. Не ждать же, пока этот шатун что-нибудь еще учудит. Надо действовать!

Я прошу главу уточнить — что он имеет в виду под «учудит»? — и глава, к моему глубочайшему изумлению, говорит, что оживший Лебеженинов или нападет на кого-нибудь, или укусит, или захочет вернуться в семью, или будет требовать правосудия, заявившись в прокуратуру с жалобой, а скорее всего — Лебеженинов сделает все и сразу, да еще раздует вокруг себя скандал.

— Ведь, — продолжает глава, — от Лебеженинова, когда он был еще жив, всего можно было ожидать, а уж теперь, когда он переродился, он представляет самую настоящую угрозу, угрозу порядку, устоявшемуся порядку.

Мне нравятся слова про угрозу порядку. Где-то, от кого-то я их уже слышал, причем совсем недавно, а глава продолжает — он говорит, что внимание к происходящему в городке привлечено еще и потому, что отсюда вышли многие знаменитые люди, и теперешний вице-губернатор, который для главы все равно что старший друг, и премьер-министр, который — глава придвигается ко мне, лицо его каменеет, глаза голубеют еще больше, щеки бледнеют — который будет президентом, и в этом сомнений нет и быть не может, а наш премьер-министр для главы — старший брат, который, став президентом, перевоплотится в отца.

Некоторое время мы молчим. Я впечатлен пронизанной подлинным, натуральным психоаналитическим духом конструкцией. Старший брат, перевопло-щающийся в отца! Это