Свет ночи - Дмитрий Яковлевич Стахов

— Молчите. — Извекович крепко жмет мне руку. — Молчите! Никогда ни в чем не признавайтесь! Как вы себя сегодня чувствуете?

От Извековича пахнет сигарным табаком, хорошим одеколоном. Морщинки у глаз собираются в причудливый узор.

— Спасибо, неплохо, — отвечаю я. — Вы уже знаете?

— Про визит премьера? — Извекович глубокомысленно кивает. — Мне позвонили старые знакомые из его аппарата. Спросили — какой на мне галстук. Я ответил, что я без галстука. Они посоветовали съездить домой и переодеться — мол, наш премьер любит официальность. Они думали, что я в офисе. Я перезвонил Алексей Алексеевичу, чтобы его подготовить, но его уже предупредили. Думаю, Алексей Алексеевич пойдет на повышение. Премьер возьмет его к себе.

— Ну что вы такое говорите! — Тамковская пожимает худыми плечами. — Кто же займет его место?

Мы с Извековичем переглядываемся. И он, и я хотим ответить Тамковской — «Вы!».

— На такие посты сейчас назначаются новые кадры, — с видом знатока говорю я. — Скажем, из провинции взяли нового замминистра, у него жена работала директором детского садика, в педучилище факультативно изучала работы Бенджамина Спока, приобрела репутацию…

— Вам бы такой руководитель в самый раз, — кивает Тамковская.

Рабочие цепляют плиту к тросам и ждут команды губернатора. Тот смотрит на прокурора.

— Поднимай, — командует прокурор и машет рукой. Плита отрывается от земли, поднимается все выше и выше, застывает высоко-высоко, рабочие хватают лопаты и начинают разрывать могилу.

— Как вы думаете — что там? — спрашивает Извекович.

— Ну, пожалуйста — прекратите! — Тамковская вытягивает шею, стараясь заглянуть за спины рабочих. — Там в гробу лежит Лебеженинов.

— Как у вас все просто. — Извекович поворачивается ко мне. — Предлагаю пари. Ставлю тысячу, что его там нет.

— Согласен! — киваю я. — Тысяча на то, что он там.

— Если он там, ему вобьют в грудь осиновый кол. Вон, смотрите, вон, с краю.

Мы с Тамковской смотрим туда, куда указывает Извекович. Действительно, рядом с копающими рабочими стоит еще один, тоже в комбинезоне. И у него в руках здоровенный заточенный кол.

— Какой кошмар! — вскрикивает Тамковская. — Я не верю своим глазам! Сейчас двадцать первый век! Осиновый кол! Я… Я сейчас позвоню Алексей Алексеевичу! Попрошу связаться с аппаратом премьера! Это необходимо предотвратить!

— Прекратите, Ольга! — шипит Извекович. — Отнеситесь к этому как к эксперименту. У вас должна быть позиция исследователя. Вы не должны…

— Я сама знаю, что я должна, что — не должна, Роберт. Не указывайте мне!

Тамковская с Извековичем переходят на шепот. На шее Тамковской вздуваются жилы. Я оглядываюсь. В отдалении стоит священник. Он держится двумя руками за висящий на шее крест. Мне кажется, что он смотрит прямо на меня. Священник крестится и быстро уходит, приподняв полы рясы, по высокой траве доходит до аллеи, поворачивает в сторону церкви, теряется среди высоких стволов старых лип. Тут я замечаю опознававшую меня женщину, сестру убитого, жену находящегося в коме. На ней строгий деловой костюмчик, приталенный пиджачок, юбка чуть ниже колен, шелковая блузка, на сгибе руки — белая сумочка. Женщина смотрит на меня, криво улыбается.

— Простите, — говорю я Тамковской и Извековичу — им до меня все равно дела нет, они шепчутся-шипят друг на друга, — и подхожу к женщине.

— Мы знакомы? — спрашиваю я.

— А то! Еще как знакомы, дорогой мой, — от нее пахнет горькими духами и сладкими леденцами. — Еще как!

— Да? Не могли бы вы напомнить…

— Кончай трендеть!

— Простите?

— У меня дети, — говорит женщина. — Танька в седьмом. Он такое обещал с ней сделать, сказал — ты ему нужен. Сказал — если я тебя опознаю, муж станет овощем, а не опознаю — у мужа будет шанс. Не вылечить обещал, а шанс, сука, обещал. Вот я тебя и не опознала!

У нее красные глаза, она не знает, куда девать руки, они мелко дрожат.

— Простите, но я не понимаю — о чем вы говорите. И о ком. Кто вас запугал?

— Если бы не он, я бы тебя ушатала прямо здесь, дядя, — она придвигается ко мне, сглатывает слюну. — Детей жалко, а то бы тебе мало не показалось. Пока с тебя на лечение. Ты мой должник. Он так сказал. Понял?

— Вы хотите денег? Я правильно понимаю? Денег? За что?

До нас доносится звук лопаты, ударившейся о крышку гроба. Она молчит, смотрит на меня, ее взгляд ничего не выражает, слегка смуглая кожа, темные, с проседью волосы.

— Деньги-то есть, но мне все-таки непонятно — кто вас запугал? Кто обещал дать вам шанс?

— Тот, кто был с тобой на стоянке.

— Но меня там не было, у меня алиби, я был в гостинице. Это могут подтвердить как минимум двое человек. Это зафиксировано в подписанном мной протоколе. Это понятно?

— Он сказал, чтобы я взяла с тебя деньги. У него с собой не было. Он обещал тебе вернуть. Сказал, чтобы я взяла тысяч пять-шесть, на первый раз.

— Очень мило! Может, и вам и тому, кто сказал взять у меня деньги, пойти на хер?

Я произношу последние слова и чувствую, как по спине бежит струйка пота. Мне страшно, и я ревную. Как же так! — думаю я. — Как же так! Он же обратился с просьбой ко мне, он выбрал меня, меня одного. Так я, во всяком случае, подумал в кафе «Кафе», и, признаюсь, мое тщеславие было удовлетворено, я предчувствовал, предощущал свою с ним встречу, это предощущение возникло давно, и вот оно воплотилось, я оказался избранным, отмеченным. Теперь же получается, что им