Свет ночи - Дмитрий Яковлевич Стахов
— Скажите, — спрашиваю я, — когда она уехала, вышла замуж за художника по фамилии Лебеженинов, родила ему детей, вы сильно переживали?
Глава некоторое время смотрит в пол. Играет желваками. Вдруг, совершенно по-детски, шмыгает носом и говорит, что да, да, переживал, даже — страдал, ведь она была у него первой, и он был первым у нее, но потом смирился, и жизнь пошла своим чередом, и сейчас он не может уехать с ней вместе — ему предначертано стать членом команды будущего губернатора, он пойдет дальше, и не бросит жену и детей, да и вдова Лебеженинова против, она считает, что безнравственно строить счастье на несчастье других.
Я перебиваю, спрашиваю — виделся ли глава с Лебежениновой, когда она с мужем приехала в город, и глава отвечает, что, конечно, виделся, на открытии художественной школы, и сразу по их прибытии, а о том, что Лебеженинов с семьей переезжает в городок, он знал от ее отца, но я уточняю вопрос — виделся ли, так сказать, в интимном смысле слова, возобновил ли старое знакомство? — и глава повторяет: она была у него первой, а он первым у нее — и вообще превращается в студень, рассуждает о первой любви, о том следе, который она оставляет в нашей душе, и признается, что — да, виделся и в интимном смысле, у Лебеженинова был сложный характер, он проявлял черты деспотизма, он был излишне принципиален, он качал права, изводил жену придирками, но не бытовыми, это-то ладно, а теми, что можно назвать идейными, требовал, чтобы она высказалась по поводу какой-то правительственной инициативы или по поводу очередного преследования очередного бездельника, который, вместо того чтобы заниматься делом, стоял с плакатом, протестуя против того, в чем он ничего не понимает, и поэтому она, тогда — жена, теперь — вдова Лебеженинова, искала успокоения, и глава не мог остаться в стороне. Он дал ей искомое.
— Лебеженинов, значит, во всем виноват? — спрашиваю я. — И в том, что умер в вашей ментовке, и в том, что теперь бродит по вашим улицам, и в том, что…
…Я говорю даже, что он виноват и в том, что меня отправили в этот городок, хотя мне надо было лежать в постели, менять прокладки, пить лекарства, я говорю даже, что Лебеженинов виноват в том, что мои лекарства так дороги, что так дорог один день пребывания, один-единственный день в клинике, где работает мой врач. Своими словами, всем своим видом я раздражаю главу администрации, но он терпит, и я вознаграждаю его терпение — прямо из его кабинета звоню нашему начальнику, — но прямой не отвечает, личный вне зоны, а Раечка сообщает, что наш начальник на радостях поехал к семье, спрашивает про здоровье, про то, как я лажу с Тамковской. Я говорю, что здоровье как масло коровье, что ладим мы великолепно, что мне может срочно понадобиться наш специальный транспорт.
— Механик его посмотрит, — говорит Раечка. — Завтра транспорт будет у вас.
Когда я прячу телефон, в кабинет входит Петя.
— Приехали, — говорит Петя. — Сразу — на кладбище. Прокурор. Губернатор. Делает вид, будто бы просто так заехал. Ждут вас.
Глава снимает со спинки кресла пиджак, мы спускаемся вниз, выходим из здания городской администрации и выясняется, что отлучился водитель — обеденное время, Петя отправляется за ним в буфет, а пока мы стоим с главой в тени деревьев. Трещат сороки. На одном из деревьев сидит белка. По асфальту прыгают воробьи. От большой бетонной урны пахнет гнилью.
— У вас тут хорошая экология, — говорю я.
— Хорошая, — кивает глава. –Но нет инвестиций. И людей нет. За последнее время к нам приехал только Лебеженинов.
— А вы его взяли и убили!
Сороки рассаживаются на ветках вокруг белки и собираются белку заклевать. Глава смотрит на сорок и белку, он говорит устало, с тоской в голосе:
— Он умер в камере, от сердечного приступа.
— Но в камеру-то он попал по вашему негласному, а быть может — гласному распоряжению. Вы были заинтересованы в его смерти. Вы ее желали. В вас вызрело то, что воплотилось в камере вашего городского «допра».
— Все не так, — говорит глава. — Вы ничего не знаете. Вы — чужой…Мы для вас тараканы.
Мне хочется ответить, что уж глава-то для меня не таракан, но появляются Петя и водитель, картинно вытирающий рот тыльной стороной руки, Петя виновато красен, мы садимся в «волгу» и едем на кладбище.
16.
У могилы Лебеженинова полный сбор. Мои знакомцы — Михаил Юрьевич и Иван Суренович, прокурор в темно-синем с серебром мундире, несколько человек в хороших костюмах, рабочие в новеньких комбинезонах. Губернатор выглядит как вышедший пройтись обеспеченный пенсионер — твидовый пиджак, рубашка без галстука с расстегнутым воротом, у него короткие ноги, сухая голова, седые, вставшие от ветра вокруг лысины волосы, он держит руки в карманах брюк, на сгибе правой руки — светло-серый плащ. Возле могильного камня с надписью «Сазон», стоят Тамковская и Извекович. У Тамковской скорбное выражение лица. Извекович мне кивает, Тамковская поджимает губы и смотри куда-то в сторону.
Я прослеживаю направление ее взгляда: глава подходит к губернатору, который, вынув правую руку из кармана, подает ее главе. Уши главы пунцовеют. Он что-то шепчет в маленькое, плотно вылепленное, будто восковое губернаторское ухо. Губернатор кивает. Я делаю несколько шагов и оказываюсь рядом с коллегами.
— Манкируете, Антон? — вместо приветствия говорит Тамковская. — На
