Неуловимая подача - Лиз Томфорд
Черт подери, неужели это так очевидно?
– В этом деле я как раз хороша.
– О, у вас это чертовски блестяще получается. Но знаете, что лучше, чем быть лучшей в том, что тебе не нравится? Быть посредственностью в том, что вам нравится делать.
– Это на самом деле не так просто, шеф. У меня есть список ресторанов, на которые я записана, как на этот, на четыре года вперед.
– У вас есть подписанные контракты? Была ли произведена оплата?
– Только устные договоренности.
Она отмахивается от меня, как бы говоря, что я никому ничего не должна.
Мне больше нечего добавить к этой части разговора, потому что все лето мой разум крутился как на иголках, зная, что что-то уже давно не так.
– Ладно, мисс девушка с обложки журнала «Еда и вино». – Мэйвен хлопает в ладоши, ставя важные вопросы на паузу. – Мне нужно знать об этих сверхсекретных рецептах. И где же вы в итоге сфотографировались для обложки? Они позвонили, чтобы получить мое разрешение на съемки здесь, но потом перезвонили и сказали, что фотосессия в Чикаго.
Фотосессия в Чикаго. Я не могу удержаться от смеха. У них была прекрасная кухня в доме, где бегал малыш.
– Этим летом я помогала своему отцу в Чикаго. Он тренер по бейсболу, а его первому питчеру, подающему в стартовом составе, на пару месяцев понадобилась няня для его сынишки. Мы сделали снимки у него на кухне. На самом деле… – Я достаю из кармана телефон. – Вайолет прислала макет статьи. Им просто нужно добавить интервью, которое мы проведем сегодня днем.
Мы с Мэйвен сдвигаем стулья, я просматриваю свои электронные письма и нахожу то, которое переслала Вайолет. Как только я открываю его, на экране появляется снимок для обложки.
Задний план размыт, но различим. Кухня, с которой у меня связано столько воспоминаний. Я стою на переднем плане в поварском халате, скрестив руки на груди.
Но самое тревожное на этой фотографии – то, насколько несчастной я выгляжу. Неужели никто больше не заметил, когда делал этот снимок?
– Вау, – выдыхает Мэйвен. – Потрясающее фото, Миллер.
Я не отвечаю и прокручиваю страницу, чтобы найти фотографии своих десертов и рецепты, которые к ним прилагаются. Там есть еще фотографии, на которых я разбиваю и взбиваю яйцо. Я выгляжу такой же несчастной.
– О, – восхищается Мэйвен. – Этой осенью мы должны представить этот цилиндр из темного шоколада.
Этот десерт я придумала, когда была с Каем в Бостоне. И снова мне хочется плакать, рассыпаться, раствориться в ничто, потому что он повсюду.
Он был так расстроен моим отсутствием в его доме, но я нахожусь за две тысячи миль отсюда, а этот мужчина присутствует в каждом моменте моей жизни.
Так и должно быть.
Я встряхиваюсь, пытаясь подавить волнение.
– Вайолет сказала, что фотограф прислал снимки, которые не попали в журнал. Я уверена, что там есть и другие ракурсы десертов. Чизкейк с моцареллой получился великолепным.
В своих электронных письмах я нахожу сообщение от фотографа с темой письма, которая гласит: «Подумал, что вам стоит увидеть это».
Я нажимаю, загружая фотографии, но как только письмо загружается, я понимаю, что там нет фотографий десертов. Нет ни экшн-снимков, ни фотографий кухни.
К письму приложена только одна фотография. Я в поварском халате обнимаю Макса с такой широкой улыбкой, что глаз почти не видно. Он так же счастлив в моих объятиях, широко улыбается, и я смотрю на него так, словно он – это все, чего мне не хватало в жизни.
Должно быть, фото было сделано в тот момент, когда Макс, пошатываясь, появился на съемочной площадке, как раз перед тем, как Сильвия разозлилась на меня за то, что я посмела помять свой поварской халат.
Нельзя отрицать, что радостное выражение моего лица на этой фотографии несравнимо с тем, что попало на обложку.
– Это ваш сын? – спрашивает Мэйвен, глядя на экран через мое плечо.
– О, – я вздрагиваю, на мгновение забыв об ее присутствии. – Нет. Это Макс. Маленький мальчик, за которым я присматривала.
– Интересно.
– Что именно?
– Вы смотрите на него так же, как я смотрю на Луну – я имею в виду не ресторан, а свою дочь.
Держа в руках свою новую рамку, я благодарю водителя, который высаживает меня перед съемным домом на Голливудских холмах. В Лос-Анджелесе очень сложно с парковками, поэтому я беру машину напрокат и оставляю свой фургон припаркованным здесь, на подъездной дорожке.
Водитель трогается с места, и я, подняв глаза, вижу огромного мужчину, который сидит на ступеньках крыльца, опершись татуированными локтями о колени.
– Папа?
Его улыбка становится шире.
– Привет, Милли.
– Что ты здесь делаешь?
– Получил утром твое голосовое сообщение. Судя по голосу, ты нуждалась во мне.
Я быстро киваю, ускоряя шаг, чтобы встретить его у лестницы.
– Да.
Он заключает меня в крепкие и успокаивающие объятия. Я чувствую себя как дома после того, как так долго убеждала себя, что дома у меня не было.
– Я скучал по тебе, моя девочка, – говорит он мне в волосы.
– Я по тебе скучала.
После того, как я убедила его и себя в своей независимости, в том, что я могу прожить свою жизнь в одиночестве, мне, конечно, приятно признать, как сильно он мне нужен.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, быстро отстраняясь, чтобы посмотреть на него. – С Максом все в порядке? С Каем?
– С ними все в порядке. Я здесь не из-за них.
– Разве у тебя нет бейсбола?
– Выходной. Завтра у нас игра, так что мне нужно вернуться в аэропорт сразу после нашего разговора.
– Какого разговора?
Он жестом указывает на верхнюю ступеньку, и мы оба присаживаемся.
– Мы говорили об этом несколько раз на протяжении всей твоей жизни, Миллер, но я не думаю, что тебя это когда-нибудь по-настоящему волновало. Я надеюсь, что это произойдет сейчас.
Он переплетает руки, упираясь локтями в колени.
– Когда умерла твоя мама…
– Папа, не нужно об этом говорить.
– Да. – Он делает глубокий вдох и начинает сначала. – Когда умерла твоя мама, у меня была карьера моей мечты.
– Я знаю.
– Я думал, что это карьера моей мечты, – поправляется он. – Пока дело моей мечты не вошло в мою жизнь, и внезапно оказалось, что все, чего я хочу, – это быть нужным тебе. Бейсбол меня больше не интересовал. Я не задумывался дважды о том, что могло бы быть. Я видел перед собой лишь маленькую зеленоглазую девочку, которая смотрела на меня так, словно я был для нее целым миром.
Он качает головой.
– Никогда, до сегодняшнего дня, я не рассматривал наши отношения или то, как сложилась наша семья, как жертву. Для меня было честью стать твоим отцом.
На последнем слове его голос слегка дрогнул, и я кладу ладонь ему на плечо, положив на нее голову.
– Ты помнишь, как впервые назвала меня папой? – спрашивает он.
Я качаю головой. Он всегда был моим отцом. Я не могу вспомнить время, когда он им не был.
– Это был первый День матери после смерти твоей мамы, и женщина из вашего детского сада устраивала чаепитие по случаю Дня матери для всех мам. Я был новичком в роли родителя и не знал, как с этим справиться. Я был взбешен тем, что она устроила что-то подобное, когда твоей мамы всего несколько месяцев как не стало. Поэтому, когда в тот день все остальные мамы вошли в класс, я тоже вошел и сел рядом с тобой.
Я выдыхаю смешок.
– На тебе была огромная широкополая шляпка с фиолетовыми цветами. Я помню.
– Ну конечно. Это же было чаепитие. Шляпка была обязательным атрибутом, и все мамы ее надевали, так что я сделал то же самое.
Я еще сильнее прижимаюсь к его плечу.
– Они все смотрели на меня так, словно я не в своем уме, но я просто сидел, пил чай, ел маленькие бисквиты и наслаждался улыбкой на твоем лице. – Он качает головой, и на цемент падает его первая слеза. – Это стало моей новой мечтой – каждый день видеть твою улыбку. Была одна мама, она была одним из организаторов всего этого мероприятия, и она посмотрела прямо на тебя и спросила, кто я такой, таким тоном, что
