Неуловимая подача - Лиз Томфорд
Наши раскрытые рты касаются друг друга, наши бьющиеся грудные клетки поднимаются и опускаются синхронно.
– О боже, – выдыхаю я. – Кай, ты такой…
– Ты невероятная. Миллер, ощущать тебя – это потрясающе, – заканчивает он за меня.
– Я чувствую каждый дюйм твоего тела.
Все в этом ощущается как привязанность. Не только физическая связь, но и связь наших сердец. Такое чувство, что мы созданы друг для друга, и от осознания того, что завтра все закончится из-за меня, на мои глаза вновь наворачиваются слезы.
Я потрясена. Его телом. Тем, что я к нему чувствую. И болезненным напоминанием о том, что завтра все это закончится.
Кай двигается, медленно прижимаясь ко мне всем телом, его таз при каждом движении самым восхитительным образом касается моего клитора. Я прижимаю его к себе, и комната наполняется отчаянными стонами и учащенным дыханием. Он покрывает мою кожу нежными укусами и успокаивающими поцелуями, бормоча, как сильно он меня любит, как благодарен мне за то, насколько сильно я все изменила в его жизни.
Но разве он не видит, что это я изменилась?
Я единственная, кто за последние восемь недель был полностью разобран и переделан.
– Миллер, – шепчет он, вытирая большим пальцем слезы с моих щек. – Не плачь.
Я глажу его по щеке, удерживая зрительный контакт.
– Ничего не могу с собой поделать.
Он продолжает двигаться внутри меня, и нас обоих окутывает невероятное количество любви. Кай целует меня в щеки, вытирая с лица слезы, которые продолжают захлестывать меня, заглушая чувства. Он подтягивает одну мою ногу ближе к груди, обхватывает рукой мои ягодицы, чтобы проникнуть глубже, ближе, и я никогда не испытывала ничего подобного.
Это интимно. Это связь.
Это любовь. И это ужасно больно, потому что все это когда-нибудь закончится.
Кай отстраняется, чтобы посмотреть на меня, и тогда я замечаю блеск в его глазах. Он тоже все это чувствует.
– Миллер, – говорит он, убедившись, что мое внимание приковано к нему. – Если ты когда-нибудь решишь перестать убегать и завести семью… сделай это со мной.
У меня вырывается сдавленное рыдание, и все, что я могу сделать, это кивнуть в знак согласия. Если я когда-нибудь и изменю свою жизнь, поменяю направление, то только ради него.
Мы обнимаем друг друга, наши тела двигаются синхронно, позволяя высказать все то, что я не могу.
И в ту ночь, когда Кай прошептал мне на ухо, что сегодня хороший день, я не сказала ему, что все дни могут быть хорошими.
Потому что для меня этот день был последним.
37
Кай
– Мяч! – объявляет судья.
Проклятье.
База по мячам[73] и загруженные базы[74]… второй раз за этот иннинг.
Стряхнув с себя оцепенение, Трэвис встает со своего места на корточках и бросает мне мяч из-за игровой площадки. Даже несмотря на маску, скрывающую его лицо, я угадываю по его насупленным бровям, насколько он обеспокоен.
– Давай, Эйс, – окликает Коди с первой базы.
– Давай, Кай, – добавляет брат.
Вздыхая, я обхожу горку, но вижу только ее.
Миллер в моей футболке и с моим сыном на руках на этой горке.
Я в полном замешательстве от увиденного, от воспоминаний. И они становятся только хуже, когда я снимаю кепку и там тоже вижу ее.
Прошла всего одна неделя.
Одна мучительная неделя с тех пор, как Миллер уехала.
Неделя с тех пор, как я начал поправлять Макса каждый раз, когда он видел ее фотографию и называл ее мамой.
Неделя с тех пор, как я начал использовать подушку, на которой она спала в моей постели вместо собственной, молясь, чтобы ее сладкий аромат каким-нибудь чудом впитался в волокна ткани и остался там навсегда.
Прошла неделя с тех пор, как этот мир, который я создал, эта маленькая семья, на которую я наконец-то мог претендовать как на свою собственную, распались, и мы с моим сыном снова остались только вдвоем.
Также прошла неделя с тех пор, как я слышал ее хриплый голос, слышал, как она произносит мое имя. Мы не разговаривали с тех пор, как она уехала, потому что я пообещал себе, что не буду ее удерживать. Я бы не стал заставлять ее отвечать мне, когда у нее есть такие потрясающие возможности, которые ее так занимают.
Вместо этого я обратился к ее отцу, чтобы получать информацию.
Благополучно ли она добралась?
Хорошо ли она спит?
Счастлива ли она?
Эти два последних вопроса не могут быть более далекими от моей реальности, поэтому, ради нее, я надеюсь, что у нее дела обстоят лучше, чем у меня. Я надеюсь, что она нашла все, что искала. Надеюсь, что она нашла свою радость.
Потому что я, черт возьми, свою точно потерял.
– Малакай, соберись, – кричит Исайя у меня за спиной.
Стадион переполнен в преддверии сентябрьской дневной игры, от которой зависят наши надежды на выход в плей-офф. У нас есть возможность сразиться сегодня вечером, и я только что провел последний отбой.
Боже, позже они начнут отчитывать меня в послематчевых отчетах, но мне плевать. Все те моменты, когда я говорил Миллер, что давление – это привилегия, что оправдывать ожидания – большая честь, заставляют меня чувствовать себя мошенником. Потому что я ничему не соответствую.
Когда мои бутсы вонзаются в грязь, Трэвис объявляет мою подачу – четырехшовный фастбол[75]. Я киваю, выпрямляясь, чтобы положить пальцы в перчатке на мяч, прежде чем оглянуться через плечо, чтобы проверить, нет ли бегущих, но, когда я это делаю, все, что я вижу, – это базы, на которых я бегал с ней на прошлой неделе.
Когда я был счастлив. Когда она была счастлива. Когда она была моей. Я стряхиваю с себя этот образ и бегу через поле, используя все свое тело, чтобы подбросить мяч, прежде чем выпустить его из пальцев.
Мяч пролетает прямо над базой, как раз на той высоте, на которой отбивающий должен отправить его в полет на левое поле.
Именно это он и делает: выигрывает грэнд слэм[76] и меняет счет на 5:0 еще до того, как я получаю аут в третьем иннинге.
Проклятье.
Толпа свистит. Громко. Оглушительно, и я думаю, что это имеет отношение не к нашим противникам, а ко мне.
Трэвис начинает свой уок к горке, но Исайя отталкивает его и выходит на поле со своей позиции.
– Ты в порядке? – спрашивает он.
– Исайя, тебе кажется, что я, твою мать, в порядке?
– Да, ты прав. Ужасный вопрос.
Вся моя гребаная жизнь рухнула семь дней назад, и это случилось не из-за отсутствия любви или того, что мы больше не хотим друг друга. Это случилось просто потому, что мы шли разными путями, которые пересеклись всего на два коротких месяца.
Прежде чем брат успевает спросить что-то еще, Монти покидает скамейку запасных и направляется прямо ко мне.
– Черт возьми, – ругаюсь я в перчатку.
Не могу припомнить, когда в последний раз меня так рано снимали с игры. В предыдущем старте на этой неделе я играл отвратительно, но отыграл целых пять иннингов, прежде чем сменные питчеры взяли верх. Третий иннинг получился чертовски неловким, и впервые за несколько недель я задаюсь вопросом, что, черт возьми, я делаю со своей жизнью. Без нее все потеряло смысл. Сотрудники команды по очереди присматривают за Максом до конца сезона, но что я собираюсь делать в следующем году или через год после этого? Найму какого-нибудь случайного человека, который никогда не будет заботиться о моем сыне так, как заботилась она? Зачем я вообще это делаю? Разве мне это нравится? Что же, теперь у нас не всегда будет то, что нам нравится, верно?
Монти кивает моему брату, чтобы тот уходил, и Исайя ободряюще похлопывает меня перчаткой, прежде чем вернуться на свое место между второй и третьей базой.
Монти вздыхает, прикрывая рот футболкой, чтобы его слова не засекли камеры.
– Эйс, я должен тебя заменить.
Я не спорю. И не жалуюсь. Я просто соглашаюсь.
– Ты должен найти способ справиться с этим, – продолжает он.
– Да, извини,
