Неуловимая подача - Лиз Томфорд

– Я имею в виду, если ты не против.

С тех пор как мне исполнилось пятнадцать, в моей жизни не было отца. Монти стал мне не только близким другом, но и советчиком, когда у меня возникали трудности. И хотя речь идет о его дочери, он мне нужен.

– Ты не собираешься попросить ее остаться, потому что не хочешь, чтобы она чувствовала себя обязанной, или потому что боишься, что она откажет, если ты это сделаешь? – наконец спрашивает он.

Ну… черт. Конечно, здесь всплывают кое-какие внутренние страхи. Каждый хочет быть желанным, и да, я боюсь поставить себя в положение, когда мне придется просить кого-то хотеть меня, когда я привык к тому, что люди уходят.

Я больше не прошу – о помощи, о том, чтобы кто-нибудь остался. Я просто делаю все сам.

Но надежда на то, что мне не придется справляться со всем в одиночку, что Миллер действительно захочет быть со мной, почти перевешивает страх.

– Я не хочу, чтобы она потратила на меня всю свою жизнь лишь для того, чтобы понять, что я не стою того, чтобы оставаться со мной рядом.

Монти поворачивает голову в мою сторону, но я не отрываю взгляда от поля.

– Значит, ты совсем ее не знаешь, если не видишь, как она смотрит на тебя. Словно ты – лучшее, что могло с ней случиться за двадцать шесть лет ее жизни.

Это привлекает мое внимание.

– Возможно, так оно и есть, – продолжает он. – После меня, конечно.

Он снимает эмоциональное напряжение шуткой, как это обычно делает его дочь.

– Я скажу по собственному опыту. Она не чувствует себя обязанной твоему сыну, так что не позволяй этой мысли прийти тебе в голову. Она любит его так же, как я люблю ее.

Мы видим, как они вдвоем медленно продвигаются вдоль стола с едой. Миллер дает Максу кусочек сыра, затем доедает вторую половинку сама, прежде чем перейти к следующему блюду и сделать то же самое.

Она действительно его любит. И он любит ее.

– Она мне не родная, но она – моя девочка, – говорит стоящий рядом со мной Монти. – И она смотрит на твоего сына, который ей не родной, так же, как я смотрю на нее. Я наблюдал за этим все лето. Видел, как она влюблялась в двух людей одновременно, и это напомнило мне меня самого, когда я встретил ее и ее мать. Она не сможет просто так уехать, независимо от того, попросишь ты или нет. – Монти наконец смотрит в мою сторону, глаза его полны непролитых слез. – Я знаю, что не смог бы.

– Черт, Монти. – Я тру глаза, загоняя внутрь эмоции. – Что за чертовщина?

Он смеется, но как-то сдавленно.

– Я просил тебя прийти ко мне первым не потому, что считал, что ты недостоин просить об этом мою дочь. Я просил потому, что беспокоился о тебе. У Миллер есть острая потребность быть лучшей в том, что она делает, даже если ей не так уж сильно это нравится, и я хотел поговорить с тобой об этом, прежде чем ты рискнешь своим сердцем. Кай, она может и не остаться, но могу пообещать, что если она уедет, то не из-за тебя. Ты должен это понять.

Я глубоко выдыхаю.

– Я заметил это в ней, ее стремление быть лучшей. Как будто она находит свою значимость в оценках и достижениях.

– Да, – говорит он. – Она когда-нибудь рассказывала тебе причину?

– Не совсем, но у меня такое чувство, что это связано с тем, как вы двое стали семьей. Я думаю, что в этом есть какое-то остаточное чувство вины. Как будто она чувствует себя виноватой в том, что лишила тебя той жизни, которой ты жил до того, как умерла ее мама.

Монти кивает, но не смотрит на меня, а не отрывает взгляд от поля. Он прочищает горло.

– Да, у меня было предчувствие, что именно это и происходит. Мы говорили об этом, но я не думаю, что она когда-либо по-настоящему понимала, что в нашей ситуации не было никаких жертв.

Снова найдя Макса и Миллер, я вижу, как мой сын лежит у нее на плече и осторожно водит пальчиками по ее татуировкам.

– Ты ее любишь? – спрашивает Монти.

– Люблю. Очень сильно.

– Она может разбить тебе сердце.

– Я все равно буду любить ее.

– Знаю, что ты будешь ее любить.

– Я имею в виду, – я пожимаю плечами, – временами кажется, что она не для меня.

– Ты так считаешь? Что тебе наговорила эта девчонка? Кто, черт возьми, ее растил?

Мы начинаем смеяться, эмоциональное напряжение спадает, мы вместе наблюдаем за моим сыном и его дочерью.

Монти удовлетворенно вздыхает.

– Просто знай, что я полюбил ее первым.

Я киваю.

– И я всегда буду ее любить.

Слева от меня Кеннеди вприпрыжку поднимается по лестнице в дагаут, а за ней по пятам следует не кто иной, как Дин Картрайт. Я бы мгновенно насторожился, если бы любой из команды соперника прошел через наш дагаут, но Дин? Все мои чувства обостряются.

Мне не нравится этот парень, но лично мне он никогда ничего плохого не делал. Однако он нападал на моего брата в течение многих лет, пока мы росли, и после смерти нашей матери я сделал все, что мог, чтобы защитить Исайю.

Дин учился в конкурирующей средней школе и спал с любой девушкой, с которой, как он узнавал, встречался мой брат. Это сформировало у Исайи настоящий комплекс, когда дело касалось отношений, ведь у него никогда не было преданной партнерши, которая бы ему не изменяла. Дин постоянно подставлял его на поле, и, хотя мой брат предпочитает делать вид, что это его не задевает, правда в том, что Исайя по натуре чувствительный человек.

Поэтому я потратил годы, чтобы держать Дина подальше от него, если только мы не играем против «Атланты», как в эти выходные. Любой, кто создает проблемы моему брату, автоматически становится проблемой и для меня.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, отрываясь от ограждения скамейки запасных.

Дин с самой раздражающей ухмылкой поворачивается ко мне.

– Игра завтра, Картрайт, – подходит к нам Трэвис. – Тебе здесь не рады.

– Да, это так, – говорит Кеннеди.

– Что с вами, ребята? Сегодня День семьи.

– Точно, – восклицает Исайя. – Его здесь быть не должно.

Дин поворачивается к моему брату, и его раздражающая ухмылка превращается в оскал Чеширского Кота. Понимающий и напыщенный. Он шагает к Кеннеди, отчего брат краснеет.

Исайя делает быстрый плавный шаг в их сторону, но я перехватываю его, кладу руки ему на грудь, чтобы удержать на расстоянии.

– Отвали от нее, – шипит он через мое плечо.

Кеннеди щурится в замешательстве.

– Почему ты так себя ведешь?

– Да, Исайя. – Дин кладет руку на плечо Кеннеди. – Почему ты так себя ведешь?

– Убери от нее свои грязные лапы, или, клянусь богом…

– Перестань вести себя как сумасшедший пещерный человек, – отчитывает Исайю Кеннеди. – Ему можно здесь находиться. Дин мой сводный брат. Остынь.

Клянусь, при этих словах весь стадион замолкает. Мой брат застывает, и я встречаюсь глазами с подходящей к нам Миллер.

– Сводный брат? – спрашивает она. – Значит, твоя сестра…

– Да, – соглашается Дин. – Моя сестра – бессердечная сучка. Я из команды Кеннеди, так что на этот счет можешь не волноваться.

Губы Миллер расплываются в улыбке, и я не совсем понимаю, что все это значит, но уверен, что позже она мне все расскажет.

– Кенни, – просит Исайя. – Пожалуйста, скажи мне, что это какая-то дурацкая шутка.

– Какой ты драматичный. Это не шутка. Папа Дина и моя мама поженились, когда мы учились в старших классах. Так что будь паинькой. Сегодня День семьи.

– Да, Исайя. – Дин подмигивает моему брату. – Веди себя хорошо. Сегодня День семьи.

34

Миллер

– Ты в порядке?

Я нахожу Исайю с миской соленых крендельков на коленях, он сидит и дуется в одиночестве в дагауте, в то время как на поле продолжается семейный день.

– Нет.

Сев на скамейку рядом с ним, я отправляю в рот крендель.

– Ты не можешь винить ее за то, что она в некотором роде родственница этого парня.