Неуловимая подача - Лиз Томфорд
Это мнение укрепилось, когда я припарковал свой пикап и увидел ее впервые с тех пор, как она этим утром встала с моей кровати. По случаю дня рождения она завтракала со своим отцом, а затем появилась здесь в белом джерси[71] «Воинов» в тонкую полоску, с моим именем и номером на спине. Оно расстегнуто и распахнуто, дополняя обтягивающую футболку и обрезанные джинсовые шорты, которые всячески подчеркивают ее полные бедра.
Но как бы хорошо она ни выглядела, настроение у нее после вчерашней фотосессии паршивое, и я не совсем понимаю почему.
Обходя стол с высокой столешницей, за которым она стоит, я провожу ладонью по ее пояснице.
– Не хочешь вместе со мной познакомить Макса с родителями Трэва? Они хотели бы с ним познакомиться.
Миллер отрицательно качает головой, поднося к губам свой коктейль.
– Почему нет?
– Потому что было бы странно, если бы няня Макса стояла рядом, когда ты знакомишь своего сына с родителями своих товарищей по команде.
Резко повернув голову, я смотрю на нее, но она смотрит прямо перед собой, на дальнюю часть поля.
На улице так красиво, в Чикаго это золотое время. Небо окрашено во все оттенки оранжевого и желтого, а поле залито теплым сиянием. Но женщина рядом со мной сегодня вечером – ледяная, что совершенно не соответствует тому яркому свету, который этим летом она принесла в мою жизнь.
– Ты не просто няня, и ты, черт возьми, это знаешь, – напоминаю я ей строгим шепотом. – Проклятие, что с тобой сегодня происходит?
Она небрежно пожимает плечами и делает еще один глоток своего напитка, откидывая волосы за плечи.
Я наклоняюсь к ее уху и тихо говорю.
– Перекинь волосы через плечо еще раз, ладно? Это вызывает у меня воспоминания о гораздо более счастливой Миллер с моим членом во рту.
На ее губах наконец-то появляется едва заметная, сдержанная улыбка.
– Господи Иисусе, – усмехаюсь я. – Так вот что заставляет тебя улыбаться? Мне что, выбить из тебя это настроение или как?
– Возможно.
Я нахожу Макса, идущего с Исайей по полю, прежде чем мое внимание возвращается к девушке рядом со мной. Она подносит к губам напиток, но я выхватываю его у нее из рук и допиваю сам.
– Эй!
– Ты сегодня ведешь себя как девчонка.
Я глотаю ее коктейль и ставлю бокал обратно на стол.
Она усмехается.
– Я просто лучик гребаного солнца.
– У тебя такое отношение ко мне после вчерашней фотосессии, и ты не хочешь объяснить почему.
Она продолжает хранить молчание. Обычно мы ничего не скрываем друг от друга, кроме того, что я на самом деле чувствую по отношению к ней, поэтому незнание того, что происходит в ее красивой и вместе с тем такой разочаровывающей меня головке, действует мне на нервы.
У нас осталась всего одна ночь вдвоем, и если это ее способ дистанцироваться в процессе подготовки к отъезду, я буду в бешенстве. Это она уезжает. Это она хотела оставаться отстраненной. Если кто-то и должен морально готовиться к ее отъезду, так это я.
Я сам нарушил свое правило не заниматься с ней сексом, хотя и знал, что влюблюсь быстро и сильно, если позволю себе еще одну связь с ней, и именно это и произошло.
Один из менеджеров по экипировке издалека привлекает мое внимание, положив рядом с домашней базой две перчатки и мяч. Он слегка кивает мне в знак подтверждения, прежде чем присоединиться к празднеству.
– Пойдем со мной.
– Зачем?
– Перестань так раздражаться и пойдем со мной.
Переплетая свои пальцы с пальцами Миллер, я тяну ее за собой. По пути к домашней базе мы проходим мимо персонала и их семей, и я просто улыбаюсь и киваю в знак приветствия, как будто тащить за собой дочь тренера – для меня обычное дело.
– Я могу раздражаться, когда захочу. Сегодня мой день рождения. – Миллер останавливается. – Подожди. Мы не можем пойти на поле.
– Я уже говорил с нашим работником. Сегодня вечером они собираются убрать поле, так что все в порядке.
– В чем дело?
Я беру две перчатки и протягиваю ей перчатку питчера.
Ее скептический взгляд перемещается с протянутой перчатки обратно на мое лицо.
– Я хочу посмотреть, как ты подаешь, мисс Всеамериканский питчер.
Она быстро качает головой.
– Я давно этого не делала.
– Ничего страшного. На этот счет не беспокойся.
– У меня хорошо не получится.
Я заметил в ней эту черту. Ей сложно не быть лучшей. Это странное противоречие для девушки, которая живет одинокой и беззаботной жизнью, переезжая из города в город. Но когда она ставит перед собой цель, у нее появляется врожденная потребность стать лучшей, чтобы ее достичь. Лучший американский питчер. Лауреат премии Джеймса Бирда. Как будто титулы означают, что она чего-то достигла, а не просто делает это для удовольствия.
– Миллс, мне все равно, хорошо получится или нет. Я просто хочу, чтобы ты повеселилась со мной, пока у меня еще есть ты.
Она нерешительно берет перчатку.
– Сыграем, – говорю я. – Если у тебя будет страйк, я перестану спрашивать, в чем дело. Если у тебя будет уок[72], ты начнешь говорить.
Уголки ее губ слегка приподнимаются. Я бросаю ей софтбол и напутственно шлепаю рукой в перчатке по пятой точке, отправляя ее на площадку для подачи.
Она отходит примерно на сорок футов от меня, это не совсем полное расстояние от горки до домашней базы, но больше соответствует расстоянию, к которому она привыкла, когда играла в софтбол.
– Можно мне размяться? – спрашивает она.
Я посмеиваюсь, приседая за домашней площадкой. Какой дух соперничества!
– Да, детка, можешь размяться.
Миллер заправляет слишком длинные рукава майки в бретельки лифчика у себя на плечах и упирается ногами в грунт, примериваясь.
Я привык быть на ее месте, но она чертовски хорошо смотрится на этом поле, особенно когда носит мою фамилию.
Надев перчатку на левую руку и зажав в ней мяч, она один раз отрабатывает приемы, прежде чем полностью выйти на первую подачу. Перчатка громко шлепает ее по бедру, но не так громко, как звук, который издает мяч, ударяясь о мою ладонь в перчатке и пролетая прямо над домашней базой.
Что ж, черт возьми, это была отличная подача.
– Думаю, я готова, – говорит она, открывая свою перчатку, чтобы я мог бросить мяч обратно.
– Да, ничего особенного, Миллс. Я так и думал, что ты заржавела.
Она просто расправляет плечи и ловит мяч, снова занимая позицию для подачи, одержимая желанием убедиться, что ей не придется объяснять мне, что с ней не так.
Примерно через десять минут счет становится три – два. Подачи, которые ее отец называл «мячами», а не «страйками», едва ли выходили за пределы базы, и если бы с нами играл настоящий отбивающий, он бы ни за что на свете не замахнулся.
Мне не стыдно признаться, что я возбуждаюсь, наблюдая за своей девушкой, которая соревнуется со мной. Она так хорошо выглядит на фоне пустого стадиона за ее спиной, заходящего вдалеке солнца и капелек пота, выступившего у нее на лбу. Я хочу слизать их с нее, но проблема в том, что я сижу на корточках за домашней базой с сумасшедшей эрекцией, а несколько моих товарищей по команде собрались на нас посмотреть.
Они действительно портят настроение, но в то же время это – летний вечер на моем родном поле. Со мной мой сын, моя девушка и мой брат, а также Монти и все остальные ребята из моей команды. Вся моя семья здесь, а завтра все изменится. Итак, я постараюсь насладиться всем этим, пока еще могу.
– Полный счет, Милли, – говорит Монти, когда я снова бросаю мяч в ее сторону.
– Последний удар – это страйк, – кричит она.
– Тебе нужны очки, старина.
Монти посмеивается у меня за спиной, изображая судью. Он судит гораздо жестче, чем, вероятно, судил бы, если бы это был кто-то другой, а не его собственная дочь.
Миллер упирается пальцами ног в землю, меняя позу. Она отводит локоть назад, одновременно покачиваясь на пятках, прежде чем проделать полный круг, взмахивая рукой. Ее движения такие плавные, такие отработанные, хотя она не делала этого уже много лет, но я знаю,
