Воровка - Таррин Фишер
– Мне хотелось бы остаться наедине с моим лечащим врачом, чтобы обсудить варианты, – тихо сказала она.
– Леа…
Она вскинулась.
– Вон.
Я перевел взгляд с нее на того, кто, судя по всему, был доктором Летчем. Она снова побледнела, и гнев будто бы покинул ее. Прежде чем доктор мог бы ответить, Леа объявила, что я уже ухожу.
Стоя в дверном проходе, не оборачиваясь к ней, я сказал:
– Ладно, Леа. Мы сделаем это вместе.
Мне не нужно было видеть выражение ее лица, чтобы знать, что на нем отразился триумф.
Глава 24
Настоящее
Я должен принять решение. Откладываю его. Так всегда говорила мама – ты откладываешь решение. В детстве я поступал так постоянно, измеряя комнату шагами. Наверное, у меня так и не получилось перерасти эту привычку.
Оливия тоже принимает решение, неважно, подозревает она об этом или нет. Ноа вернется за ней, потому что она из тех женщин, к которым ты возвращаешься снова, и снова, и снова, и снова. Поэтому я буду сражаться. Вот так. Таков мой единственный план действий. И если я не получу ее, если, в конце концов, она не выберет меня, я буду тем самым парнем – тем, кто проводит жизнь в одиночестве, страдая по призраку любви. Потому что, черт возьми, я больше не хочу заменять ее дешевыми копиями: Леа, Джессики, хрен-знает-кто-еще. Нахрен. Либо Оливия – либо никто. Я беру кошелек и ключи и спускаюсь по лестнице вместо того, чтобы вызвать лифт. Иду прямиком в ее офис. Ее секретарша придерживает для меня дверь. Ступая в кабинет, я улыбаюсь и беззвучно благодарю ее. А затем говорю:
– Привет.
Оливия занята, разбирая целую гору бумаг, но, заметив меня, улыбается – искренней улыбкой, подсвечивающей глаза. И так же быстро улыбка утекает из ее взгляда, и она поджимает губы в ровную узкую линию. Что-то случилось. Я обхожу рабочий стол и прижимаю ее к себе.
– Что не так?
Целую уголок ее рта. Она не двигается ни на дюйм. Едва я отпускаю ее, она едва ли не падает во вращающееся офисное кресло и смотрит в пол.
Ладно.
Я подтаскиваю к себе стул и сажусь напротив нее. Когда она поворачивается так, чтобы перед ней был не я, а стена, до меня доходит, что происходит что-то очень, очень серьезное.
Господи, можно без очередного дерьма. Я вывез уже все дерьмо, какое только мог вывезти, и больше не выдержу.
– Почему ты так холодна со мной?
– Не думаю, что у меня получится.
– Получится что?
– Это, – рукой она показывает сначала на себя, потом на меня. – Это неправильно.
Пальцами я потираю подбородок и стискиваю зубы.
– Мы в своем роде специалисты по неправильности, разве нет?
– Калеб, прекрати. Я должна пытаться спасти свой брак, а не строить новые отношения с кем-то еще.
– Строить новые отношения с кем-то еще? – Я сбит с толку. – Мы ничего не строим. Мы были в отношениях до того, как реально вступили в отношения.
Если честно, если меня спрашивали, я говорил, что мы вместе три года, хотя технически – лишь полтора, потому что эмоционально я был с ней с того момента, когда мы встретились.
– Почему ты так говоришь? – спрашиваю я.
Она открывает бутылку воды, которую держит у себя на столе, и делает глоток. Мне хочется спросить, с каких пор она начала пить воду, но я чертовски уверен, что моя недодевушка пытается разорвать наши отношения, и не комментирую.
– Потому что будет лучше для всех, если мы не будем вместе.
Я не сдерживаю обозленную усмешку.
– Лучше для кого?
Оливия зажмуривается, глубоко вздыхает. И говорит:
– Для Эстеллы.
Ощущение такое, словно кто-то сжал мои внутренние органы холодными пальцами. Оливия пьет уже не аккуратными глотками, а залпом, нервно, и лишь ее свободная рука безвольно лежит на колене.
– О чем ты, черт возьми?
Я не слышал этого имени уже очень давно. Много думал о нем, но то, как голос Оливии обтекает звуки, облекая их в это имя, напрочь выбивает из колеи.
Она тяжело дышит. И по-прежнему не смотрит на меня.
– Оливия…
– Эстелла твой ребенок, – выпаливает она. Я обескураженно смаргиваю, не в силах понять, откуда это взялось и почему она на этом настаивает.
Даже если бы доктор равнодушным тоном сообщил, что жить мне осталось лишь сутки, я не испытывал бы такой боли. Я молчу. Зацикливаюсь на трепещущих от эмоций крыльях носа.
Она поворачивается в своем кресле, врезаясь своими коленями в мои, и заглядывает мне прямо в лицо.
– Калеб. – Ее голос мягок, и все же от него трясет. – Леа пришла поговорить со мной. Она сказала, что Эстелла твоя. И она готова разрешить тест на отцовство, чтобы ты получил неоспоримые доказательства. Но только если мы с тобой не будем вместе.
Интересно, что выдержит больше боли – мой разум или мое сердце. Я мотаю головой. Леа? Была здесь?
– Она лжет.
Оливия качает головой.
– Нет. Ты можешь получить тест на отцовство, постановленный и выданный судом. Она не сможет препятствовать вашему общению с Эстеллой, если ты ее биологический отец. Но, Калеб, тебе следует хорошо подумать. Она будет использовать ее против тебя. Всегда. Это скажется на твоей малышке, а я на слишком личном опыте знаю, каково быть оружием одного родителя против другого.
Я встаю. Подхожу к окну. Думаю. Но не о том, какими способами Леа могла бы использовать Эстеллу против меня, – а о том, что Эстелла моя. Как столь важная вещь может быть правдой, а я и не подозревал об этом?
– Она была беременна еще до Эстеллы. Тогда мы брали паузу в отношениях, но в то же время один раз занялись сексом. Так или иначе, она потеряла ребенка после того, как наглоталась снотворного и ей промыли желудок. Поэтому мы и поехали в Рим. Она клялась, что хотела помириться, а меня одолевало чувство вины из-за ее сестры и выкидыша.
Выкладывая все это, я смотрю на Оливию. Она сжимает губы так крепко, что они становятся белыми, настолько от них отливает кровь.
– Калеб, когда она попала в больницу, она не была беременна. Она солгала тебе. И об этом она тоже сказала мне сама.
Я всегда гадал, что же должна была чувствовать Оливия, когда я сознался ей, что моя потеря памяти была поддельной. Жестокая правда невыразима. Она
