Неуловимая подача - Лиз Томфорд
– Еще нет.
– Ну, сначала попробуй ты, а потом – я.
– Почему? – смеюсь я. – Боишься, что я попытаюсь тебя отравить или что-то в этом роде?
– Нет, но ты усердно работала над чем-то и… не испортила это в процессе. Ты должна попробовать.
– Мне нравится печь для других.
И я слишком давно не пекла для кого-то, кроме критиков. Я как будто забыла, что моя любимая часть выпечки – накормить тех, кого я люблю. У меня не всегда получается выражать свои чувства, поэтому я обычно говорю о них через еду.
Неудивительно, что в последнее время у меня ничего не получалось.
– Но сначала Макс, – говорю я, дуя на крошечный кусочек, чтобы он остыл.
Макс широко открывает ротик, чтобы взять мою вилку, и хмыкает, когда хлеб попадает ему на язык.
– Ладно, с такими восторженными отзывами, думаю, мне тоже не повредит, – вмешивается Кай.
Я подношу ему еще одну порцию.
– Ты не собираешься подуть на этот кусок для меня? – На его лице блуждает дьявольская улыбка, но моя гораздо озорнее.
– О, я приготовлю для тебя что-нибудь. Тебе нужно только попросить.
– Господи, – смеется он. – Дай мне этот грешный банановый хлеб.
Не знаю почему, но я не даю ему в руку вилку. Вместо этого я подношу ее к его рту.
Его глаза не отрываются от моих, губы обхватывают вилку, и во всем этом есть что-то странно эротичное.
– Миллер. – Он жует, широко раскрыв глаза. – Боже мой, это потрясающе.
– Правда?
Вот чего мне не хватало. Видеть чистую радость, когда сладость попадает к кому-то на язык.
– Да. Это лучший банановый хлеб, который я когда-либо пробовал. Я даже не знаю, стоит ли называть его хлебом. Это больше похоже на торт, и я хочу съесть его целиком.
– Ого.
– Нет, я серьезно. Дай мне еще кусочек.
Посмеиваясь, я так и делаю, снова его кормя.
Он стонет, и будь я проклята, если при этом звуке я не сжимаю ноги.
– Ты должна попробовать, – настаивает он.
Я отламываю кусочек той же вилкой, что была у него во рту. Я чувствую, как он следит за мной, как будто ему пришла в голову та же мысль, что и мне: мои губы находятся точно на том же месте, где только что были его.
И, ого, он прав. Это вкусно. Это действительно вкусно. Думаю, это даже вкуснее, чем тот вариант, который я готовила, когда была помладше.
– Ты прав. – Я откусываю еще кусочек, прежде чем потянуться и ущипнуть Макса за животик. – Отличная работа, Букаш.
Мою шею обвивает огромная рука Кая, и я ловлю на себе его мягкий взгляд. Большой палец бейсболиста мягко касается пульсирующей точки на моем горле, затем я оказываюсь в нежных объятиях.
– Ты хорошо поработала, Миллс.
Тпру. На меня накатывает странный прилив эмоций, я чувствую, что ошеломлена.
Что, черт возьми, это значит?
Я не могу вспомнить, когда в последний раз мне говорили, что я хорошо справляюсь с работой на кухне, а Кай произнес это так буднично. Так уверенно. Мне хочется испечь еще, чтобы услышать это снова.
И я без колебаний с ним соглашаюсь. Я действительно хорошо поработала.
20
Кай
Как только я выхожу из душа, до меня доносится теплый, сладкий запах выпечки. Этот запах я ощущаю каждый день с тех пор, как Миллер испекла банановый хлеб. Она не перестает печь, и мой дом постоянно наполняется свежими пирогами, выпечкой и другими десертами, а я приношу их на поле, потому что мне нужно унести их из дома, прежде чем я перестану влезать в свои бейсбольные штаны.
Но мне это нравится. Нравится наблюдать, как она творит чудеса на кухне. Такое ощущение, будто она помешалась на выпечке и не может остановиться. Очевидно, ничего из того, что она до сих пор приготовила, не помогло ей с рецептами, необходимыми для статьи в «Еде и вине», но она снова искренне счастлива на кухне, и я не могу не отметить, что выражение ее лица изменилось с того первого вечера, когда я застал ее там, расстроенную из-за слишком большого количества неудачных десертов.
Обернув полотенце вокруг талии, я заворачиваю за угол и вижу Макса в крошечном фартучке. Он сидит на кухонном столе лицом к Миллер и разговаривает с ней, выкладывая на противень тесто для печенья. Сегодня она снова одета в свой обычный короткий джинсовый комбинезон. Я понял, что у нее всего четыре или пять комбинезонов, которые она постоянно меняет, но этот, пожалуй, мои любимый: он демонстрирует ее полные бедра.
Макс замечает, что я подслушиваю, и его голубые глазки начинают сиять, а улыбка становится шире. Мне следовало бы вернуться в свою комнату и одеться, но я просто хочу побыть рядом с ними.
– Что мы сегодня готовим?
– Печенье с шоколадной крошкой. – Миллер стоит ко мне спиной, продолжая раскладывать ингредиенты.
Обхватив ладонями щечки сына, я целую его в макушку, а потом наклоняюсь, чтобы сделать то же самое с его няней, но, когда я собираюсь погладить ее по затылку, до меня доходит, что я, черт возьми, совсем спятил.
Что, черт возьми, я делаю? Слишком расслабился. Слишком, черт возьми, расслабился.
К счастью, она ничего не замечает, и я сжимаю руки в кулаки и опускаю их по швам.
– Ну, технически это печенье М&М. – Она указывает на охлаждающую стойку, где уже приготовлена дюжина печеньиц. – Можешь отнести их сегодня мальчикам на тренировку.
Я покажу их своим товарищам по команде, но они ни за что на свете не станут первыми, кто их попробует. Это одно из преимуществ того, что Миллер живет со мной.
Я имею в виду, рядом со мной. Живет рядом со мной. Хотя я терпеть не могу, что она спит на улице, и я неоднократно давал это понять.
Взяв печенье с охлаждающей стойки, я откусываю кусочек, и, что совсем неудивительно, оно чертовски приятное на вкус.
– Миллер, это такая вкуснятина!
Улыбка расплывается на ее лице, и она продолжает работать. Я знаю, что это не тот высококлассный продукт, за который ее обычно хвалят, поэтому комплимент может показаться нестоящим, но я вижу, как она гордится тем, что окружающим нравится то, что она делает.
Сверху идеально выложены M&M, и на первый взгляд можно подумать, что Макс помогает с этой частью. Но, судя по его ручонкам, уже испачканным желтыми, оранжевыми и зелеными красками, я уверен, что M&M, с которыми он помогает, попадают прямо ему в рот.
Я беру его со стола, надеясь первым делом с утра успокоить сахарную лихорадку, и, наконец, Миллер обращает на меня внимание и впервые за сегодняшний день смотрит на меня.
Ее взгляд останавливается на руке, на которой сидит мой сын, затем опускается ниже, туда, где полотенце соприкасается с обнаженной кожей бедер. Я наблюдаю, как она внимательно рассматривает мои татуировки, затем ее взгляд скользит по моему животу, как будто она считает каждую мышцу на пути к груди.
– Монтгомери, мои глаза здесь.
– Да, я в курсе.
Я усмехаюсь.
– Ты закончила меня сексуализировать?
Она повторяет тот же путь глазами.
– Ты продолжаешь разгуливать в одном полотенце, и ответом на твой вопрос по-прежнему будет решительное «нет».
Наконец она встречается со мной взглядом, но все, что она делает, – это прикусывает губу и игриво приподнимает брови, никогда не стесняясь дать мне понять, насколько привлекательным она меня находит.
Мне чертовски приятно, когда на меня смотрят так, как она. Особенно – когда на меня смотрит такая женщина, как Миллер. Красивая, успешная, та, которая могла бы заполучить любого мужчину, которого захочет, но она смотрит на меня.
– Итак, как мне называть это печенье, когда я буду дарить его парням? – меняю я тему. – Печенье M&M?
Миллер убирает волосы с лица моего сына, который сидит у меня на руке.
– Мы называем их «печенье Макса и Миллер». Печенье М&М. Извини, папочка-бейсболист, но в этом ты не разбираешься.
– Вообще-то, я тоже на «М». Мое полное имя Малакай, так что, думаю, я тоже в деле.
– Тебя зовут Малакай?
– Я киваю.
– Малакай Родез, – произносит она, словно пробуя слова на вкус. – Хорошее имя.
Это особенно хорошее имя, когда она произносит его тем глубоким, хрипловатым голосом, который я с нетерпением жду услышать каждый день.
– Я думаю,
