Неуловимая подача - Лиз Томфорд

И Миллер.

Макс, Малакай и Миллер.

Но я не говорю этого вслух, потому что мой разум и так создает слишком много нелепых сценариев, когда я вижу эту женщину с моим сыном в моем доме. Что особенно неуместно, учитывая, что у нее нет желания здесь оставаться.

Воскресенья без игр – это всегда приятно, но в регулярном чемпионате редко выпадает день, когда я не бываю на поле. Сегодня у нас легкая тренировка, все приходят, чтобы поработать. Большинство парней немного тренируются отбивать мяч, но у меня есть специальный хиттер[57], который выполняет эти обязанности за меня, и я чертовски уверен, что это не тот парень, который будет делать броски со скоростью 50–60 миль в час за пределы поля.

Обычно в эти дни я провожу время в тренажерном зале, занимаясь физиотерапией после нескольких эпизодов с подачей, стараясь как можно быстрее вернуться домой. По крайней мере, так было раньше. Но в течение последнего месяца я не торопился, наблюдая за тем, как мои товарищи по команде бьют по мячу. Потом мы все переодеваемся, и я погружаюсь в свою физиотерапию, позволяя ей делать с моим телом нужные вещи.

Что-то изменилось. Я снова наслаждаюсь игрой, каждой ее частью. Я доволен, что странно ощущать после стресса последних десяти месяцев, когда я был убежден, что недостаточно стараюсь как родитель.

Но Макс счастлив. Я счастлив, и для этого есть общая причина.

– Черт возьми, Трэв, – с отвращением говорит мой брат. – Ты выглядишь так, будто никогда в жизни не держал в руках биту.

– Сегодня воскресенье, – бросает через плечо Трэвис, снова принимаясь за еду. – С меня хватит. Я устал и готов идти домой.

– Новое правило! Кто делает хоумран, получает печенье. – Коди держит пластиковый контейнер с печеньем Миллер с нашей стороны, за клеткой для отбивания мячей.

Брови Трэвиса взлетают под шлем, он направляет биту на левое поле, и следующая подача, которая попадается ему на пути, отправляется точно в эту секцию. Трэвис отбрасывает перчатку и подбегает, чтобы взять печенье. Закатив глаза, он наслаждается тем, как оно тает у него на языке, и издает восторженный стон.

– Если бы я знал, что выпечка моей дочери вызовет у вас такой восторг, я бы еще много лет назад начал бы каждый вечер заказывать ей десерты, – присоединяется к нам Монти, протягивая руку за печеньицем.

– Эй! – кричит Исайя. – Если хочешь печенье – должен сделать хоумран!

Монти меряет моего брата взглядом.

– Ни хрена я не должен. Я вырастил эту девочку и мог бы надрать тебе задницу, если бы захотел, Родез.

Исайя указывает на контейнер.

– Берите любое печенье, какое пожелаете, сэр.

Коди охраняет печенье Миллер, относясь к нему как к священному призу, который нужно заслужить, а команда поворачивается лицом к домашней базе, наблюдая за следующим отбивающим.

Я сажусь рядом с Монти.

– Ты когда-нибудь перестанешь до смерти пугать моего младшего брата?

– Не-а. Так уж сложились наши отношения. Я люблю этого маленького засранца, но не хочу, чтобы он об этом знал. – Он откусывает кусочек печенья, которое держит в руке. – Черт возьми. Я почти забыл, как хорошо у нее это получалось.

– Да, – выдыхаю я. – На мгновение мне показалось, что она тоже забыла.

Я чувствую, как взгляд Монти прожигает меня сбоку, но продолжаю следить за полем, притворяясь, что не замечаю, как отец Миллер наблюдает за мной.

– С чего это она снова взялась печь по старым рецептам? – в его тоне сквозит подозрение.

– Понятия не имею.

– Почему ты на меня не смотришь?

Я качаю головой, не отрывая взгляда от домашней базы.

– Тоже не знаю.

Монти – мой друг, но я бы солгал, если бы сказал, что он меня не пугает. У меня уже паранойя, что он обвинит меня в том, что я слишком привязался к его дочери, или подумает, что я пытаюсь убедить ее остаться в городе, когда последнее, чего она хочет, – это остепениться.

– Эйс, почему моя дочь каждый день готовит такую вкуснятину, вместо того чтобы работать над рецептами для статьи?

Он явно не собирается оставлять это так просто, и я, наконец, поворачиваюсь к нему лицом.

– Я думаю, дело в Максе. – Монти смущенно щурится. – Думаю, ей нравится знакомить Макса с основами, позволять ему помогать в той или иной степени. Он каждый день проводит с ней на кухне. – На моих губах появляется улыбка. – Она даже подарила ему маленький фартучек, разрисованный динозаврами. Уверен, скоро она вернется к работе над другими вещами, но пока им весело трудиться вместе.

На лице Монти появляется мягкая улыбка.

– Хорошо. Именно это, а не вся та выпендрежная фигня, за которую ей платят, приносит ей радость.

Да?

Я удивленно приподнимаю бровь.

– Ты на это рассчитывал?

– Не понимаю, о чем ты. – Он откусывает еще кусочек, чтобы не разговаривать, и поворачивается лицом к полю, делая вид, что изучает отбивающих.

– Ты хочешь, чтобы Миллер уволилась с работы?

– Я этого не говорил.

– Но ты об этом думаешь.

– Я хочу, чтобы мой ребенок был счастлив так же, как ты хочешь, чтобы был счастлив твой. Считаю ли я, что она была бы счастливее, готовя такие блюда каждый день вместо того, чтобы жить в стрессовой обстановке высококлассного ресторана? Да, я так считаю. Знал ли я, что она не сможет удержаться от того, чтобы не накормить тех, кого любит? Тоже да. Думал ли я, что, проведя целое лето с твоим шестнадцатимесячным ребенком, она вернется к основам, зная, что он не будет есть ничего из тех изысканных блюд? Может, и так.

Я прыскаю со смеху.

– Ты в курсе, какой ты зануда?

– Я отец, – поправляет он.

Я скрещиваю руки на груди, и, превратившись в зеркальные отражения друг друга, мы оба смотрим на поле.

– Она назвала это печенье «Макс и Миллер». M&M.

– Хм-м.

– Что?

– Ничего.

– Ты хмыкнул.

– Мужчине разрешается хмыкать.

– Это было подозрительное ворчание.

– Это было обычное ворчание. У тебя просто паранойя, и ты хочешь найти способ продолжить разговор о моей дочери.

Я усмехаюсь.

– Ты был первым, кто начал ее воспитывать.

Его губы слегка кривятся в усмешке.

– Внимание, горячая няня! – кричит Коди. – Ты принесла нам еще печенья?

Проследив за его взглядом, я вижу Миллер, которая проносится по лестнице, ведущей к скамейке запасных, и выбегает на поле с моим сыном на руках.

При виде этого зрелища у меня сразу сжимается сердце.

– Что не так? – кричу я. – Что случилось?

Я срываюсь с места и добегаю до нее в мгновение ока, хотя мне кажется, что прошла целая вечность, прежде чем я смог дотянуться до них обоих. Паника скручивает вены, я с ног до головы осматриваю сына.

– Он в порядке? – Мое внимание переключается на нее, я провожу ладонью по ее волосам. – Ты в порядке?

– С Максом все в порядке.

Мой желудок сжимается от облегчения, как будто я только что скатился с вершины американских горок, и я должен прийти в себя, прежде чем смогу снова заговорить.

– Ты в порядке? Что происходит?

– Я думаю, он вот-вот пойдет. – Она делает глубокий вдох, что говорит мне о том, что она бежала сюда с самой стоянки. – Мы играли на улице, и он опирался на столик для игр с водой, чтобы удержать равновесие, когда вдруг отпустил его и, кажется, собирался сделать шаг в мою сторону, но я подхватила его, прежде чем он успел это сделать. Наверное, я не должна была так поступать. Все эти онлайн-группы мамочек, вероятно, отругали бы меня за это, и я уверена, что каждая из твоих книг по воспитанию детей назвала бы меня некомпетентной, но я не могла позволить тебе это пропустить.

Миллер взволнована, ее слова вырываются без единого вздоха, и она заглядывает мне в лицо, ожидая моей реакции, как будто действительно думает, что я могу расстроиться из-за того, что она его остановила.

– Господи. – Сдвинув кепку козырьком назад, я прижимаюсь лбом к ее лбу, нерешительно посмеиваясь от облегчения. – Ты перепугала меня до смерти.

– Ты же не станешь называть меня неквалифицированной и не отстранишь от присмотра за ним до конца лета, потому что я помешала ему пойти?

Отодвинувшись, я убираю волосы с ее лица, заправляя их за ухо.

– Если у тебя нет