Неуловимая подача - Лиз Томфорд

– Не жалею ни единой секунды. Я нуждался в ней так же сильно, как и она во мне, но у нас с Миллер все было по-другому, чем у тебя и Макса. В тот момент я искал направление в своей жизни, и я гораздо лучший тренер, чем игрок.

Мой взгляд прикован к ее фотографии.

– У тебя есть помощь, которой у меня никогда не было. За вами с Максом стоит так много людей. Твой брат, я, вся эта команда.

«И Миллер», – мысленно добавляю я.

Все те недели, что она здесь, я вижу, как она заботится о Максе, как сильно он ей уже небезразличен, но я не скажу этого вслух, чтобы не услышал ее отец.

– Что даст увольнение? Позволит тебе сидеть дома, чтобы Макс был счастлив? Знаешь, что делает ребенка счастливым? То, что он видит, как его родители воплощают свои мечты. Бейсбол – это все еще твоя мечта, я знаю. Перестань относиться к нему как к врагу и позволь себе им наслаждаться. Всем этим – командой, путешествиями, болельщиками. Как только это исчезнет, оно исчезнет навсегда.

Я не отрываю взгляда от фотографии Миллер, и в моей голове звучат ее слова. О том, что она не хочет, чтобы Макс, подобно ей, испытывал чувство вины, что она хочет помочь мне найти баланс между двумя видами любви в моей жизни.

– Кай, посмотри на меня.

Я поднимаю взгляд и нахожу Монти по другую сторону стола.

– Я люблю и тебя, и твоего сына. Ты это знаешь. Ты лучший питчер, который когда-либо играл у меня в составе, но я не просил бы тебя остаться, если бы не считал, что так будет лучше для вас обоих. Я хочу, чтобы у тебя была возможность, которой не было у меня. На твоей стороне чертовски много людей.

Для человека, который постоянно чувствовал себя один на один со своими обязанностями, которому всегда не на кого было положиться, мне нелегко заметить помощь вокруг себя. Но она есть. В этой команде или персонале нет ни единого человека, который не делал бы все возможное ради меня или моего сына. Я склонен предаваться жалости к себе, говоря себе, что я одинок, но это не так.

Я киваю.

– Иногда я забываю посмотреть вокруг.

– Ты потратил много лет на поиски, ничего не находя, так что я тебя не виню, но ситуация изменилась.

Между нами повисает молчание.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

– Да.

Он указывает в сторону поля.

– Вот и славно. Давай, тащи свою задницу в дагаут.

Посмеиваясь, я встаю, и он тоже. Пожимает мне руку, тянет меня через стол, чтобы обнять, но, когда я ухожу, останавливает меня.

– Эйс, с чего это ты вздумал обниматься, когда вошел?

Я смотрю ему в глаза, чтобы убедиться, что он услышит мои слова.

– За то, что ты позаботился о Миллер, когда она в этом нуждалась. Ты хороший человек, Монти.

– Ах, черт, – выдыхает он, посмеиваясь себе под нос. – Ты начинаешь мягче ко мне относиться.

– Ничего не могу с собой поделать. Когда у тебя появляется ребенок, с твоими эмоциями происходит что-то странное.

– Нашел кому об этом рассказать, – Монти качает головой, стараясь незаметно утереть глаза большим и указательным пальцами. – Выметайся отсюда. Мне нужно взять себя в руки, чтобы выйти и сделать вид, что я намного круче, чем на самом деле.

– Здесь жарче, чем в заднице у дьявола, – жалуется брат, разминая руку рядом со мной и делая бросок Коди вдоль фол-линии.

Я делаю то же самое, вытягиваю плечо и в четверть силы бросаю мяч одному из стартовых питчеров, которые сегодня вечером будут тусоваться со мной в дагауте.

– Я не скучаю по Техасу по многим причинам, – говорю я. – Но эта дурацкая жара, считай, причина номер один.

Исайя ловит мяч и, не выпуская его из рук, поворачивается ко мне.

– Ты не чувствуешь себя странно, когда тебе приходится сюда возвращаться?

Я не испытываю большого желания вернуться в родной штат. И в Сиэтле, и в Чикаго я чувствую себя дома больше, чем здесь. В Техасе я провел свои подростковые годы, усердно работая, пытаясь устроить брата в колледж на стипендию, придумывая способ, как нам добраться до практики и школы, и все это – надеясь сделать так, чтобы он почувствовал любовь и поддержку, которых не мог обеспечить нам наш отец.

Я держу мяч в перчатке, повернувшись к нему лицом.

– Нет. А тебе?

– Ничего странного, но я немного скучаю. У меня остались приятные воспоминания о том, как я рос и играл здесь в мяч.

Клянусь, причина – все эти разговоры об отцовстве, которые так растрогали меня, но я испытываю огромное облегчение, зная, что мой младший брат может вспоминать то время нашей жизни с ностальгией. Я-то думал, что его эти воспоминания расстраивают. Считал, что мое воспитание испортило ему жизнь, но, похоже, у него все в порядке.

Покидая свое место, я закидываю руку ему на плечо и треплю ладонью по затылку.

– Да, чувак. У нас тут были хорошие времена, верно?

– Эй, Родез! – кричит кто-то с быстро заполняющихся трибун. – Твоя задница отлично смотрится в этих бейсбольных штанах!

Улыбка Исайи становится шире, он оглядывает толпу позади меня. Проследив за его взглядом, я замечаю обладательницу хрипловатого голоса. Одетая в комбинезон с короткими рукавами и темные очки, она держит на руках моего сына.

Боже, она отлично выглядит. В море ярко-синего и красного она одета в джинсовые и землистые тона.

Но что она здесь делает? Игра вот-вот начнется, а она усадила Макса в свой комбинезон, словно какая-то кенгуру. Присмотревшись, я вижу, что он одет в мини-версию моей майки, которую купила для него команда, а его ручки и ножки намазаны солнцезащитным кремом.

Мой брат поворачивается, чтобы продемонстрировать свою пятую точку, и оглядывается на Миллер.

– Ты об этой заднице?

– Нет, – кричит она в ответ, кивая в мою сторону. – Я говорю о вон том сексуальном папаше-одиночке! Номер двадцать один.

– О нем? – уточняет Исайя, указывая большим пальцем в мою сторону. – Он чертовски старый.

– Придурок, я всего на два года старше тебя.

– Что я могу сказать? – кричит Миллер на поле. – Мне нравятся парни постарше!

И подчеркивает это восхищенным свистом.

Моя улыбка расплывается от уха до уха, отчасти потому, что Миллер, называющая меня сексуальным в присутствии моего брата, потакает моему самолюбию, но в основном потому, что здесь Макс, а он никогда не был ни на одной из моих игр.

Я подбегаю к ним. Они стоят в первом ряду за барьером между полем и болельщиками.

– Ребята, что вы здесь делаете? – Макс сидит в комбинезоне Миллер с милой улыбкой на пухлых щечках. Он поворачивается, чтобы посмотреть вниз, и находит меня взглядом. – Привет, Букашка! – окликаю я.

– Я подумала, вдруг ты захочешь, чтобы Макс был рядом, раз уж ты сегодня в дагауте.

Я перевожу взгляд на нее.

– Где ты сидишь?

Она указывает на место за штрафной линией, первое сбоку от буллпена. Место, где я смогу видеть их обоих на протяжении всей игры.

– Как, черт возьми, тебе удалось занять это место?

– Я знаю кое-кого, кто работает в команде.

Я поворачиваю голову в сторону поля, где Монти стоит перед дагаутом, но он уставился в пространство, надев солнцезащитные очки и жуя жвачку, как будто и не смотрел только что в нашу сторону.

Макс тянется ко мне.

– Папа!

– Привет, малыш! Я скучал по тебе этим утром.

Миллер расстегивает одну из лямок своего комбинезона и вытаскивает Макса.

– Ты выглядишь в нем как кенгуру.

– Но как сексуальная кенгуру, правда?

Она передает мне Макса через барьер, а я все молчу, не отвечая на ее вопрос, который может навлечь на меня неприятности. Потому что да, то, что она носит на руках моего сына, даже если она делает это в своей странной манере, – одна из самых привлекательных вещей, которые я когда-либо видел.

– А вот и мой парень. – Я запечатлеваю пару поцелуев на его щечке. – Ты мой маленький кенгуренок?

Он хихикает.

– Только посмотри на себя в этой футболке, – говорю я, успокаивающе поглаживая его по спине, где написана наша фамилия. – Ты готов к игре, а?

Макс падает мне на плечо, пряча голову в изгибе моей шеи и стаскивая