Крапива - Даха Тараторина
– Ты жалкий раб, – выплюнул тот.
– Да! Да, я раб своего господина! Нэ я убил Стрэпэта, это всё Змэй! Он заставил мэня!
– Ты жалок.
Шатай поднял меч для последнего удара. Брун взвыл:
– Пощади-и-и-и!
Будучи шляхом, Шатай и не задумался бы. Нет смысла жалеть слабых, Степь заберёт их так или иначе. Но остался ли шлях шляхом, породнившись с вражьим народом?
Шатай опустил оружие.
– Ты жалок. Мараться ещё…
Он отвернулся, будто тут же забыв о побеждённом. Но потерявший честь однажды уже не отыщет её вновь… Ладонь Бруна метнулась к сапогу за ножом. Тем самым, что он вонзил в того, кому клялся когда-то в верности. Мгновение – и жало стремительно метнулось к колену Шатая. Перерезать сухожилие и добить упавшего, как собаку…
Если бы Брун заметил, как ухмыльнулся Шатай, он не довершил бы удара. Уж очень улыбка походила на ту, что блуждала на губах Змея. Шатай подпрыгнул и провернулся прежде, чем ступни вновь коснулись земли. Из-под подошв брызнула грязь, клинок свистнул, прочертив широкую дугу, а голова предателя Бруна, отделённая от тела, потонула в орущем человеческом стаде.
Шатай плюнул на землю. Имел ли он право казнить предателя, если сам нагрешил не меньше? Того шлях не ведал. Однако точно знал, что Стрепет, будь он ещё жив, самодовольно хмыкнул бы в густую бороду: не зря всё же взял к себе приблудыша.
Она носила имя Нардын и была слишком юна, чтобы брать себе мужей. А может попросту не встретила ещё того, кто стал бы достойным её любви. В Племени Дуба, тогда ещё многолюдном, каждый был бы рад омыть ей ноги после дня в пути, хоть Нардын и не слыла красавицей. Кости её были тонки, а колючий ветер часто приносил с собой кашель, и тогда впалая грудь Нардын краснела и шелушилась. Все берегли Нардын и жалели лишь о том, что навряд Рожаница подарит ей дочерей. Нардын усыхала, как и всё вокруг. Желтела трава, замыкались родники, синие очи озёр навеки закрывались. Степь превращалась в Мёртвые земли, и Нардын умирала с нею вместе.
Но случилось чудо. На границе Пустых земель молодой вождь поймал и приволок в лагерь мальчишку, дикого, как волчонок. Он отказывался говорить, хотя уже должен бы, не брал еды и лишь изредка пил. Всё изменила Нардын. Сначала она просто сидела рядом, выплетая из обрывков кожи наручи, после стала приносить пищу. Всё ближе подпускал её к себе с каждым днём найдёныш, пока, наконец, однажды не позволил коснуться. Она расчесала соломенные волосы и стала звать его Шатаем. Сам ли мальчишка открыл, как нарекла его мать, или Нардын придумала прозвание, того никто не ведал. Зато все видели, что дочь Рожаницы вроде кормит приблудыша, а крепчает сама. Степной ветер уже не награждал её недугами, сухая кожа стала лосниться, как шерсть сытой кошки, а в вечно печальных глазах вновь зажглись смешливые искры.
Шатай признал в ней мать, хотя по возрасту, скорее, мог быть ей братом. Нардын же обрела счастье, на которое и не надеялась, – сына.
Тогда Стрепет подумал, что из мальчишки выйдет толк – Драг и Оро задирали его с первого дня, но, если рядом была Нардын, Шатай отказывался молча сносить обиды. Недокормыш был слабее каждого из них по отдельности, зато сражался яростнее, чем сыновья вождя вместе.
А потом племя Дуба встретило Змея, и Дуб Иссох.
В племени было всего три женщины, и ни одна из них не пережила той встречи.
Жена вождя билась наравне со всеми. Ни одному из мужей не пришлось видеть, как Змей берёт её. Она вонзила нож себе в живот, когда поняла, что проиграла.
Жену Кривого враги увели с собой, но уже к следующей ночи её тело нашли в степи. Господин не пожелал тратить еду и воду на старуху, не способную ублажить его или его воинов.
Нардын умерла на глазах у Шатая. Она спряталась с ним в обрывках шатра и умоляла сидеть недвижимо. Но мальчишка не пожелал отсиживаться, пока умирали те, кто кормил его. Он выскочил из укрытия, и Нардын бросилась за ним. Когда Змей заметил её, она едва успела отпихнуть сына.
Шатай не запомнил его лица. Лишь тяжёлые шаги и смех, с которым он завалил женщину наземь. Но Нардын была слаба: приложи посильнее – и выбьешь дух. Когда Змей порвал платье на её груди, Нардын уже не дышала, и Большой вождь брезгливо отбросил её худое тельце.
До самого конца битвы Шатай лежал подле неё, не отрывая взгляда. Казалось, – моргни, – и навсегда Хозяйка Тени укроет материнский лик чёрным пологом. Шатай глядел только на неё, и по сей день не мог забыть навек опустевших тёмных глаз.
Казалось, с тех пор холодные ветра не приходили тринадцать раз. Змей не изменился. Лишь поступь его не казалась больше такой тяжёлой, каковой запомнил её беззащитный найдёныш. Зато лицо… Шатай всегда знал, что это он сгубил Нардын. Не пожелал сидеть тихо, не смог защитить, не успел… А теперь он это видел. Нардын убил тот, чьё лицо он, Шатай, носил все эти годы.
Змей упивался битвой. Дай волю – убивал бы своих и чужих без разбору. Рубил, топтал останки, хохотал, купаясь в восторге. Он был жесток тогда, много лет назад. Но нынче на человека не походил вовсе. Чудище, нелюдь – вот кто стоял пред Шатаем. И Шатай поднял меч, чтобы, наконец, избавить Степь от его власти.
– Куда?!
Влас вырос как из-под земли.
– Я убью его.
За шкирку дёрнув друга назад, чудом избавил от встречи с остриём вражеского клинка.
– Ты его и поцарапать не сможешь!
Верно говорил княжич. Пока Шатай бился с Бруном, Влас успел встретиться один на один со Змеем, и о той встрече долго будет напоминать располосованный бок. Влас зажимал его ладонью, а когда отпускал, руда стекала полноводной рекой и чернила штанину. А уж княжич куда как лучший боец, чем шлях, сидящий у младшего костра! Даже если этот шлях всем сердцем ненавидит убийцу матери.
Высоко в небе громыхнуло, да так сильно, что на мгновение холмы накрыло тишиной. То ли оглушило людей, то ли напугало так, что никто дышать не решался. После низкие тучи изрыгнули длинную золотую змею, и ударило вдругорядь, аккурат в корни священного Древа на холме.
– Богиня гнэвается! – прокричал кто-то.
У Змея ажно слюна брызнула изо рта.
– Я здесь бог! Бейтесь!
И кинулся в самую гущу,
