Крапива - Даха Тараторина
Всего меньше Влас хотел втягивать своих людей в битву. Змей прав: не воинами были жители Тяпенок, лишь отчаянными земледелами. Хорошую хитрость княжич задумал на случай, если не выйдет договориться миром. Он заманил бы врага в селение, а попрятавшиеся мужики окружили бы их. Со сторожевых столбов полетели бы жалящие стрелы, полилась бы кипящая жижа, приводя в безумство противника… Навряд они бы выжили, да и саму деревню ждала разруха, но и войско Змея проредили бы так, что спасшиеся ещё долго не совались бы к срединникам. Хорошая была хитрость… Жаль, что не довелось проверить её на деле.
Влас поднялся, локтем вдарил прорвавшегося через кольцо защитников шляха, и свистнул в два пальца.
Видимо, правы степные обычаи: не свисти – не будет жена любить. Потому что любить уже будет некого.
Условный сигнал пробудил засевших в засаде селян. Старики, с луками стерегущие врага, наконец пустили стрелы в полёт, крики тех, в кого вонзились наконечники, вплелись в песнь натянутой тетивы.
Быть сече…
***
Жестоки сыны Мёртвых земель! Заместо воды пьют кровь, заместо мяса грызут тела врагов. Хозяйка Тени ходит за ними след в след, ибо ведает: где шляхи, там и ей найдётся пожива. Шатай вырос с ними. Шатай стал одним из них и рубил без разбору своих и чужих. Но никому не ведомо, как сплетёт Рожаница полотно судьбы, вот и вышло, что юный найдёныш нашёл семью дважды. В семье Иссохшего Дуба научился он зубами вырывать кусок посытнее, на языке железа и огня спорить с друзьями и недругами. В семье срединников узнал, что не стыдно вечерами шутить и петь песни, что и его, никчёмного выкормыша, может полюбить женщина, что даже тот, кого ненавидишь всем сердцем, не предаст, когда дойдёт до драки.
Они сражались с Власом спина к спине, и каждый знал, что второй скорее костьми ляжет, чем пропустит врага. Если смилостивятся боги и проведут через битву обоих, Власа и Шатая, то после они вновь начнут жалить друг друга едкими словами. Но то после. Когда мягкой тряпицей сотрут с клинков руду и перевяжут раны. Шатай дышал сквозь стиснутые зубы и считал про себя удары. Во рту пересохло, колени подгибались от усталости, а противники снова и снова накрывали их чёрными волнами. Шляхи из племени Иссохшего Дуба мстили за павшего вождя. Тело Стрепета недвижимо лежало на земле, и отличить друзей от врагов можно было лишь по тому, что первые не отдавали его на растерзание.
Страшен был Змей! Не осталось в нём ничего от человека, лишь животная жажда и азарт! На щеках темнели капли крови, волосы слиплись, с небес падала вода, но его тело омывала лишь рдяная липкая жижа. Рождённый в чужом краю, Змей был истинным сыном Мёртвых земель, потому что сам нёс смерть.
Подле него рубился Брун. Убийца, чаявший заслужить уважение нового вождя, предав старого. Он жался к командиру, не решаясь выступить против бывших соплеменников, потому что ведал: себя не пожалеют, а его порвут на части те, кто звались когда-то Иссохшим Дубом.
Вправе ли Шатай горевать по погибшему? Он, лишивший Стрепета сыновей, похитивший пленников, предназначенных в дар Змею, сражавшийся с ним в Круге, ненавидевший вождя и вместе с тем признававший в нём мало не родного отца?
Шлях был не из тех, кто думает горькие думы. Шатай глядел на Бруна, и внутри у него разгорался пламень.
Рядом бился княжич. Своего меча он в толчее не отыскал, рубился клинком павшего Стрепета. Он ловко прокрутил меч, отгоняя сразу двух противников, кулаком ударил в лицо третьего, превратив его нос в размазню.
– Иди! – крикнул он, без слов поняв намерение приятеля. – Я прикрою!
Ревущим месивом обернулись вражьи бойцы! Не люди – бесформенный зверь когтями рвал собственную шкуру! Ликующие вопли смешались с криками боли, смех звучал проклятием, а проклятия будоражили нутро… А посреди всего этого махал мечом Брун, и Шатай видел лишь его.
Никогда прежде ни Тяпенкам, ни Иссохшему Дубу не доводилось видеть такой сечи. Однако пощады не просили ни старики, опускающие на головы степнякам тяжёлые кувалды, ни старухи, камнями закидывающие неприятеля с высоты, ни молодые парни, падающие кровавыми мешками к ногам друзей.
Влас пробивался сквозь толпу с Шатаем вместе, отводя клинком когти Хозяйки Тени от того, кого день назад и сам бы не преминул отправить к праотцам. Но в битве иные законы, и он спасал жизнь шляху так же, как шлях спасал его.
Когда Брун оказался близко, Шатай набрал воздуха в грудь и что есть мочи закричал:
– Хэльгэ!
Не родилось ещё на свете степняка, что стерпел бы такое обращение. И отчего-то все сразу поняли, для чьих ушей оно предназначалось. Брун повернулся к Шатаю.
– Нэ смэй говорить со мной, прэдатэль! – прорычал он.
– Пусть мэчи рассудят, кто из нас прэдал свой народ!
Они кинулись один на другого, а Влас – к Змею. Мало ли, решит защитить ближника и вместе с ним станет рубиться с Шатаем?
– Нэ тронь его! – запротестовал юный шлях. – Я убью его сам!
– Конечно убьёшь, – не стал спорить Влас, с трудом уходя из-под удара. – Я его только придержу для тебя.
Змей осклабился, но какой бранью угостил за наглость срединного княжича, Шатай уже не слушал. Нынче у него был один враг, а уж после можно взяться и за того, что посмел назваться его отцом.
Снова удар, и от звона ушам стало больно, в глазах потемнело, но привычное к дракам тело без участия разума скользнуло вперёд. Наконец, Брун оказался на расстоянии удара, и Шатай замахнулся.
Первый же толчок сбил Бруна с ног.
– Я побэждал тэбя в плэмэни, и нэ проиграю сэйчас! – взревел Шатай.
Редко бахвальство доводит до добра, не помогло оно и на этот раз. Пока противник медлил, Брун лягнул его под колено.
– Тогда мы оба сидэли у младшэго костра, а тэпэрь я ближник самого Змэя!
Согнувшая ногу боль не остановила Шатая. Он отпрыгнул в сторону, клинком встретил атаку.
– Лучшэ быть свободным у младшэго костра, чем рабом у старшэго!
– Нэ тэбэ о том судить, приблудыш!
Мечи облобызались вновь, и на сей раз Шатай вложил столько обиды в удар, что Брун не выдержал: запястья его напряглись что есть мочи, но рукоять всё одно вывернулась. Не успев проводить оружие взглядом, Брун пал на колени.
– Ты прав, Шатай! – сказал он. – Я был глуп и напуган! Нэ
