Крапива - Даха Тараторина
Рабыня поднялась, а остальные едва слышно выдохнули.
Чем она привлекала его больше прочих, Змей и сам не ответил бы. Красотой? Когда-то рабыня и впрямь была хороша, но годы взяли своё. Ладу Змей возил с собой уже давненько, ни одна из шляшенок, угнанных с нею вместе, не дожила до нынешнего времени. А эта вот, смирная и покорная, всё не умирала. Быть может, именно ладным характером она тешила хозяина? Да нет же, ему, напротив, нравились дерзкие невольницы, с которыми можно сразиться прежде, чем взять. Лада никогда не царапалась, не подавала голоса, пока её не спросят, и исполняла каждый приказ, будь он сколь угодно отвратительным. Раз, пожелав испытать покорность женщины, он велел ей ублажить десять своих воинов разом. Надеялся поглядеть, как изголодавшиеся мужи покалечат, а может и убьют её… Лада и не пикнула, когда её окружили крепкие мужи. Лишь глядела на Змея, стоящего поодаль, и ждала. Дождалась: вождь сам не позволил свершиться расправе и по сей день гадал, отчего поступил так. Уж точно не из любви – с этим проклятием Змей знаком не был.
Лада подошла, робко улыбнулась и взяла его за руку. Потянула к вороху подушек, брошенных в шатре именно ради такого случая, уложила и взялась за пояс. Освободив господина от штанов, склонилась над пахом.
– Нет, не так.
Брезгливостью Змей не страдал тоже, и то, что Лада с вечера ублажала ближника, его не заботило. Но хотелось иного.
– Твоя воля, господинэ…
Лада растянулась рядом и задрала подол юбки. Лицо её оставалось безучастно, как и тогда, когда она стояла на коленях перед Шалом.
– Нет.
Рабыня встала на четвереньки.
– Тьфу, дурная баба!
– Чего же ты желаешь, господинэ?
– Сядь.
Она подчинилась и села на пятки, так как хозяин не любил, чтобы рабыни по-шляховски перекручивали ноги. Змей брезгливо осмотрел её, но не нашёл, к чему придраться. И тогда, поддавшись наитию, положил голову на колени Ладе и велел:
– Волосы мне чеши.
Та закаменела, но выполнила и это. Кто-то из женщин подал гребень, зубцы скользнули по волосам, слишком светлым для шляхов.
Скоро неясная тревога оставила Змея, он задремал и, разомлев, спросил:
– А что, Лада-ладушка, доноси ты моё дитя, сейчас чесала бы его так же?
Рука рабыни дрогнула, гребень вырвал несколько волосков.
– Того нэ ведаю, господинэ… Если бы ты приказал, да.
Змей довольно хмыкнул. Многие рабыни ходили брюхатые после ночей с ним, но ни одна не разродилась. Месяц-два, самое большее – полгода, и чрево выталкивало из себя ещё не сформировавшееся чадо. Змей не поднял на руки и не оплакал ни одного из них, потому что сам сделал всё, чтобы его семя сгнило. Сам пришёл к лесной ведьме. Давно, ещё в других землях. Сам потребовал зелье, что оборвёт его род. Так и вышло.
Лада носила под грудью дитя дольше всех. Почти восемь месяцев. Тогда в первый и в последний раз в жизни Змей ощутил что-то, но был то страх или счастье, так и не понял.
Конечно, она извергла из себя мёртвое дитя. И убивалась так, что Змей даже не стал наказывать рабыню за побег: гонимая болью, она ухитрилась обойти караульных и отдалиться от лагеря. Когда же её, окровавленную, отыскали, ребёнка уже не было, а вокруг нашли лишь следы лап большой дикой кошки.
Глава 18
Степь жадно пила воду, а дождь всё не прекращался. Горячий источник покрылся рябью, по камням струились ручьи, и даже закуток меж валунами, где на ночь схоронилась троица путников, лишь немного укрывал их от влаги. Однако дождь был тёплым, поистине летним, а спалось под его перестук славно.
Имелась и ещё причина, по которой Крапива выспалась так, как прежде не случалось. Если уж совсем честно, то две. Одна лежала с правого бока, обнимая девку обожжённой рукой, вторая сопела ей в живот, устроив на нём голову.
Травознайка чудом не заорала. Яркие бесстыдные образы пронеслись перед внутренним взором, память услужливо подкинула ощущения и звуки, а телом вновь завладела истома.
Ведьма Байгаль не ошиблась, колдовством склоняя их к непотребству. Рожаница услышала самую древнюю из молитв, Мёртвые земли начали оживать. Невелика цена – честь одной-единственной девки ради спасения целой степи. Навряд Крапиву, ныне порченную распутницу, кто теперь возьмёт замуж, ну да она и прежде не надеялась. Многие девки и вовсе ухитряются скрыть от будущего мужа, миловались ли с кем до него… Лишь бы Влас с Шатаем не принялись хвастать перед всеми Тяпенками. Да ладно Тяпенки! Матушка бы не прознала…
Крапива попыталась высвободиться, но княжич сильнее стиснул объятия и велел:
– Даже не думай двигаться.
– Почему это?! – возмутилась девка.
– Потому что… – Влас тронул губами её шею. – Потому что хорошо.
Простая ласка смутила Крапиву. Ладно ночью, когда не видать ни зги, да наслушавшись колдовских песен… Тогда она будто бы была и не собой вовсе… Но нынче пьяное бесстыдство исчезло, а Влас не желал прекращать начатое. Его поцелуи спустились к груди, и Крапива охнула.
– Прекрати!
Ясно, после такого проснулся и Шатай. Лохматый и встопорщенный, он подскочил, ударившись маковкой о низкий свод их укрытия, покраснел, побледнел и снова покраснел, узрев пред собой обнажённое женское тело. Шлях шарахнулся, но тут же передумал, осознав, что они с аэрдын ночевали не вдвоём.
Влас же, не теряя времени даром, продолжал ласкать свою добычу. Крапива потянулась прикрыть наготу, но он ловко перехватил её руки в запястьях.
– Куда? Попалась…
Её возражения захлебнулись влажным поцелуем.
– Пусти её! – взревел Шатай, бросаясь на соперника.
Но места в их закутке было немного, и всё, что сумел сделать шлях, это снова прижаться к Крапиве.
Влас промурлыкал, не отрывая от девки мутного взгляда:
– Она вроде и не против…
Тогда Крапива поняла страшное: она и впрямь не против. Стыд перемешивался со страхом, а жадные взгляды мужчин горячили чресла. Часть её хотела кинуться в воду с головой да и утопиться, другая же часть предлагала прежде повторить содеянное и, быть может, не раз…
– Аэрдын нэ хочэт тэбя! Уйди!
Не отрываясь от Крапивиных губ, Влас поднял на Шатая горящий взгляд. И, коли взглядом можно было испепелять, то и случилось бы. Когда он отстранился, чтобы глотнуть воздуха, Крапива прошептала:
– Влас, прекрати… Хватит…
– Ты разве не сама пришла ко мне ночью? Я обещал не прикасаться к тебе, пока не попросишь. Но ты попросила.
– Я не… Шатай!
Надеялась ли она на защиту или на то, что стыд затушит зарождающийся
