Крапива - Даха Тараторина
У входа в шатёр уже столпились зрители. Среди них были и те, кто хулил Змея, хотя делали это они едва слышно: могут ведь и доложить! Но большинство, те, кто ходил в войске не первый год, ожидали с жадной голодностью.
Змей швырнул девку вперёд. Рубаха сползла с неё, и теперь она стояла на коленях по пояс голая. Сначала рабыня прикрывала худенькими руками крошечную грудь, но после гордо распрямилась.
– Рожаница нэ оставит своих дочэрэй! Она видит, что вы творитэ, и накажэт каждого! – срывающимся голосом крикнула она.
Змей хохотнул:
– Слыхали? Рожаница видит, что здесь делается, и никак не помогает! Что же, пускай полюбуется…
Он опустил ногу в сапоге на загривок рабыне и придавил к земле. Та распласталась. Женщин, как, впрочем, и всех, кто покорился новому властителю, не морили голодом. Но эта отказывалась от пищи и лишь изредка пила воду, оттого сил сопротивляться не осталось – все ушли на глупую попытку побега. Смуглую спину делила надвое кровавая полоса. Змей указал на неё и проговорил:
– Рабыня пыталась сбежать и поплатилась за это. Я милостив, и я простил бы её, будь она покорной. Но рабыня не желала признать мою власть. – Он нагнулся, нежно убрал с лица девки налипшие грязные волосы. – Не я делаю это с тобой. Ты сама виновна.
Девка прохрипела:
– Рожаница накажэт тэбя…
– Добром либо худом, но Рожаница ляжет под меня так же, как и ты.
Все знали, что случится дальше. Быть может, кто-то надеялся, что земля разверзнется под ногами злодея, а может попросту ждали, что, натешившись, Змей отдаст девку воинам. Но не случилось ни того, ни другого.
Разорвав пропитанные потом и кровью тряпки, он овладел рабыней, прижимая её голову к земле. Словно самой богине бросал вызов, словно чаял надругаться не над глупой девкой, а над всей Степью. Он раз за разом пронзал её, и девка, поначалу скулящая, как собачонка, скоро затихла. Тело её жило, но разум покинул его, и то, что творилось дальше, не тревожило несчастную.
Когда Змей закончил, она так и осталась с нелепо выставленным задом, и насильник не преминул пихнуть его коленом. Девка упала, и он пнул её снова, переворачивая на спину. Рабыня ещё дышала, безучастно глядя в небо широко распахнутыми глазами.
– Копайте яму, – приказал Змей.
Никто не посмел спорить, и скоро в иссушенной земле продолбили углубление. Места было немного, но рабыня была худа, и её скрюченное тельце легко вместилось. Змей стоял на краю ямины и глядел на рабыню с сожалением. Она не была самой красивой из женщин, но непокорность восхищала его. Теперь же от яростной кошки осталась лишь пустая шкура.
– Я слыхал, что, если женщина шляхов оказывалась виновна в преступлении, её казнили особо. Никто не желал касаться… – Змей хохотнул. – Дочери Рожаницы. И, дабы не осквернять себя грехом, её заживо закапывали в землю. Что же, девка, гордись. Ты умрёшь как настоящая шляшенка. – Он пнул ком земли в могилу, но пленница не шелохнулась. Тогда Змей приказал: – Голову оставьте на поверхности. Смрадникам.
***
В ту ночь впервые за долгие годы в Степи пошёл дождь. Кое-кто счёл его предзнаменованием, но доброе оно или злое, так и не договорились. Поэтому никто не удивился, когда наутро к лагерю приблизился всадник. Он назвался Бруном и сказал, что хочет говорить с тем, кто ведёт войско. Змей для порядка заставил его обождать, но не прогнал.
Ливень всё не заканчивался, хочешь-не хочешь, пришлось ставить навес. Змей сидел под ним и, водя пальцем по блёклому рисунку, разбирал карту. Читать он умел ровно настолько, чтобы не спутать верх и низ у букв, зато не забывал отмечать угольком свои владения. Степь на карте была почти сплошь в чёрных штрихах.
Шал дружелюбием никогда не отличался, а на приезжего косился и вовсе брезгливо – равнялся на командира. За это Змей и ценил ближника: учился быстро.
– Господинэ, с тобой хочэт говорить шлях из плэмэни Иссохшэго дуба.
Имени своего племени Брун не скрывал, всё одно прознали бы. Он ждал, что Большой Вождь вспомнит, кто иссушил Дуб, но Змей уже давно не вёл счёт жертвам, а в степи не осталось никого, кто не имел бы на него зуба. Брун отчаянно скрывал испуг и подошёл на негнущихся ногах.
– Свэжэго…
Змей прервал его жестом. Быстрого взгляда хватило, чтобы понять – не вождь явился на поклон и даже не ближник. Мальчишка трясся что ковыль на ветру, конь его не ел досыта, а меч ковал не великий мастер.
– Передай пришельцу, Шал, что я не говорю с младшими.
При виде Змея Брун сбледнул, а глаза его выпучились, как плошки, но тут покраснел от злости.
– Я сижу у старшэго костра! И я принёс тэбэ весть от моего вождя!
Змей насмешливо зыркнул на шляха и повернулся к ближнику.
– Шал, передай хэльгэ, что я буду говорить только с вождём их ничтожного племени.
Брун открыл рот возразить, но Змей опередил его.
– А если будет упрямиться, отрежь ему язык.
Речь шляха так и осталась неуслышанной. Брун, трясясь от ярости, поклонился и пошёл обратно к мерину. Своим воинам Змей приказал не трогать гонца, но смеяться над ним не воспрещал. Поэтому, когда Брун ошалело оглядывался на вождя, они улюлюкали ему вослед и советовали поскорее убраться. Но того словно не заботили насмешки. Он всё глядел на Змея. Змей широко улыбнулся на прощание.
Скоро, как и ожидалось, они вернулись: назвавшийся Бруном и его вождь. Быстро стало ясно, отчего глава племени не приехал сам сразу. Он с трудом держался в седле, Змей намётанным глазом определил глубокую рану, а может и не одну, под рёбрами. Однако вождь был горд и виду старался не подавать.
Он спустился наземь, отказавшись от помощи, и двинулся к Большому Вождю. Брун же всё шептал ему что-то на ухо.
Приблизившись, старший в Иссохшем дубе стиснул зубы. Что-то в облике Змея обеспокоило его так же, как обеспокоило гонца. Но говорил он твёрдо.
– Нэ
