Проклятая попаданка серебряной совы - Нана Кас
Марфа, забрав поднос и отметив мою мертвенную бледность, снова завела свою шарманку: «Прилечь бы вам, сударыня, отдохнуть».
Прилечь? Когда каждый нерв звенит, как натянутая струна? Это выше моих сил. Мне нужен план. Действие, пусть самое незначительное.
— Нет, — стараюсь звучать твёрдо. — Я лучше пройдусь. По комнате. Чтобы ноги не затекли.
Женщина одаривает меня взглядом сдержанного недоумения, но не спорит.
Да, я ходячая аномалия, и это привлекает внимание всех. Но что я могу с этим сделать?
Едва дверь закрывается за ней, я поднимаюсь и медленно обхожу свою позолоченную клетку. Мне нужна зацепка. Любая. Всё, что может рассказать о женщине, чьё имя я ношу. И подхожу к туалетному столику. Флакончики с духами, серебряная щётка для волос, шкатулка с безликими украшениями. Чисто и на удивление бездушно. Ни намёка на характер. Я тяну за ручку верхнего ящика, но он не поддаётся.
Сердце ёкает и разгоняется с новой силой.
Запертый ящик? В нём может быть всё что угодно. Ключ, документы или то самое недописанное письмо. Я лихорадочно ощупываю столешницу, переворачиваю каждый флакон, проверяю под кружевной салфеткой. Ничего. Тогда опускаюсь на колени, холод паркета проникает сквозь тонкую ткань платья, и заглядываю под столик. И вижу его. Маленький плоский ключик, искусно прилепленный кусочком воска к нижней стороне столешницы. Примитивно, но для беглого взгляда незаметно.
Пальцы дрожат, когда я скребу ногтем по воску. Ключ срывается и падает прямо в ладонь. Я вставляю его в замочную скважину, и щелчок звучит громче пушечного выстрела.
Внутри ящика на аккуратно сложенных носовых платках лежит тетрадь в кожаном переплёте. Моё дыхание застревает в горле. Это не просто шанс, а возможность понять, кем была женщина, в чьей шкуре я заточена. И найти ответ на главный вопрос: почему она умерла так рано.
Захлопываю дневник, едва мои глаза отрываются от последних строк. Слова продолжают плясать, складываясь в ужасающую картину. Это не история любви, а исповедь несчастной женщины.
Со страниц на меня смотрела ещё одна незнакомка. Не та Алисия, которую торжествующе восхваляла прабабка. Не умная и добрая графиня, что тайком помогала семьям на окраинах и метким словом ставила на место зарвавшегося аристократа. В сбивчивых строчках предстала измученная, озлобленная женщина, вышедшая за Киллиана по расчету, устроенному её обедневшей семьёй. Она писала, что он богат, влиятелен, но «человек без сердца», холоден и замкнут, а библиотека и коллекция диковинных механизмов интересуют его куда больше жены. Алисия томилась от скуки и одиночества, ища утешения в мимолётных флиртах на балах, о чём написано с вызывающим цинизмом. Но сквозь её презрение к мужу проступал куда более всепоглощающий страх. Не перед ним как тираном. Судя по всему, она боялась мрачной атмосферы особняка. Портретов с предками в длинной галерее, гробовой тишины в его кабинете и пристального, изучающего взгляда мужа.
Что-то в этом доме сломало её, превратив в ту, что писала эти полные ужаса строки?
От последней записи, сделанной за неделю до моего появления, кровь застыла в жилах: «Сегодня ночью видела его в библиотеке. Он не читал. Стоял перед тем странным механизмом из своей коллекции, похожим на часы с серебряной совой. Он что-то шептал, и глаза его горели таким нечеловеческим огнём, какого я не видела. Он выглядел… одержимым. Я убежала. Иногда мне кажется, я вышла замуж не за человека, а за какую-то тёмную энигму, которая рано или поздно поглотит меня целиком».
Серебряная сова. Часовой механизм. Одержимость.
Это может быть простым совпадением. Та самая сова, что привела меня сюда? Она здесь? И Киллиан каким-то образом с ней связан. А моё падение в прошлое не случайность. Это было… последствием?
Судорожно листаю дневник назад, пока пальцы не натыкаются на самую первую запись, сделанную через месяц после свадьбы: «К. сегодня показал мне свою сокровищницу, коллекцию древних механизмов. Среди них была любопытная вещь: письменный прибор с совой. Говорит, это семейная реликвия. Глаза у неё такие живые, словно она следит за тобой. Я поспешила уйти. От неё веяло опасностью, не от мира сего…».
По спине покатилась ледяная волна смятения от ещё одной несостыковки. Он солгал? В письме моя прабабка ясно указала, что она приобрела письменный прибор и ларец на блошином рынке, а здесь Киллиан утверждает совершенно обратное. Зачем им лгать? И где сейчас эти проклятые артефакты? В библиотеке?
Тихий скрип половиц за дверью разрезает тишину. Резко захлопнув дневник, я запихиваю его в ящик и задвигаю с глухим стуком. Сердце колотится, стремясь вырваться из клетки. Я метнулась к кровати, пытаясь принять небрежную позу и не выдать панику.
Дверь открывается, и в проёме появляется Киллиан. Его взгляд скользит по моему лицу, задерживается на вздымающейся груди и останавливаются на пальцах, судорожно сжимающих складки платья.
— Вам не кажется, что вы зачастили с визитами в мои покои? — срывается с губ, прежде чем я успеваю обдумать слова. Вопрос прозвучал резко, почти враждебно, с запинкой от адреналина.
Киллиан замирает, его лицо искажается неподдельным изумлением. Брови взметнулись вверх, а губы на мгновение приоткрылись. Казалось, я швырнула в него не слова, а горсть камней.
Видимо, эта женщина никогда не позволяла себе такой дерзости.
Он делает несколько размеренных шагов ко мне, не сводя испытующего взгляда, и протягивает книгу.
— Я лишь хотел вернуть вам подарок, — его голос тих, почти интимен, но в нём таится стальная пружина. — Вы уронили её тогда, в гостиной, перед тем как… Я подумал, она сможет вас отвлечь.
Рука сама тянется к томику. Это стихи. Тот сборник, о котором говорила Марфа.
Я машинально открываю его, а на титульном листе энергичным почерком выведено: «Алисии. В знак примирения. К. К.».
Примирения? Значит, ссоры всё-таки были. Тихие, скрытые от посторонних глаз. И горничные о них не знают, либо тщательно оберегают репутацию хозяев.
Ложь окружает меня плотным кольцом.
Поднимаю на него глаза. Киллиан стоит так близко, что я различила мельчайшие детали: тонкие лучики морщин у висков, следы бессонных ночей в тенях под глазами и тёмную щетину, оттенявшую бледность кожи. Передо мной не монстр из дневника, а уставший человек, обременённый грузом, о котором я ничего не знаю. Но строчки, выжженные страхом и обидой, кричали об обратном.
— Благодарю, — шепчу.
— Надеюсь, вам станет лучше, — отвечает он с ноткой сомнения,
