Ученица Волхва - Иван Тарасов
Трясина забрала дочь твою.
Куплет 2:
Ветер мой плат развевает, как крылья,
Зов мой тонет во мраке бессильно.
Клюква манила. Был горек обман.
Мавка теперь я, а дом мой — туман.
Припев:
Ой, мама, мама, не найти дороги…
Проигрыш (напев):
(Мотив повторяется, как эхо над болотом)
Куплет 3:
Скрипнут ворота — не ты ли, родная?
Лишь тень моя бледная в воду спадает.
Тризну не справили, песен не спели —
Теперь я чужая и в мире, и в теле.
Припев:
Ой, мама, мама, не найти дороги…
Завершение:
(Последние строки поются на угасающем шепоте)
Ой, мама… мама… я в трясине сплю…
Лирическое отступление. Мавка
Любава была дочерью мельника. Их с отцом дом стоял на берегу быстрой речки впадавшей в лесное озеро. Она влюбилась в странствующего гудошника и скомороха, который пообещал вернуться за ней, но не пришел. Любава почувствовала под сердцем дитя и, испугавшись гнева отца, бросилась в болото. Теперь её душа, не принятая ни землёй, ни водой, стала мавкой — вечной пленницей топи.
Зов Любавы
Болото дышит моим именем. Ивняк шепчет его корнями, вода струится сквозь пальцы, как время, которого у меня нет. Я — Любава. Тень, что помнит тепло рук, запах ржаного хлеба и мелодию, которую он напевал… Той, что меня убил.
Он. Юноша пришёл вчера. Шёл по краю топи, даже не зная, как близко ступает к моей боли. Его шаги — тяжёлые, уверенные — взбудоражили ил. Я наблюдала, как он наклоняется к воде, чтобы напиться, и видела в его глазах отражение барсука. Оборотень. Не человек, но и не зверь. Как я.
Я видела в нем него. Моего сладкого певца. Моего темнокудрого ангела. Моего демона укравшего мою жизнь. Как же его звали? Не помню. Я уже ничего не помню. Только тот ужасающий день. Бегство. Топь. Смерть…
«Подойди», — прошептала я ветру, и он понёс мой голос к нему — сладкий, как забвение. — «Ты устал. Вода здесь чистая…»
Он замер, рука застыла у пояса с ножом. Барсук в нём почуял опасность, но человек услышал жалость.
— Кто там? — крикнул он. Голос грубый, но в нём дрожала струна, знакомая мне. Так пел он, когда врал о любви.
Я выплыла из тени, обернувшись девушкой в платье из ряски. Волосы — водоросли, глаза — две лужицы с чёрной водой. Красота обманчива, как поверхность топи.
— Я заблудилась, — солгала я, и мои губы стали алыми, как клюква. — Помоги найти дорогу…
Он шагнул ближе. Сердце его билось громко — я слышала сквозь землю. Ещё немного, и корни схватят его лодыжки. Ещё миг — и он станет тем, кто согреет мою вечную ночь.
Но Тихон остановился. Его ноздри дрогнули — барсук учуял гниль под моей кожей.
— Уходи, — прохрипел он, отступая. — «Твоя печаль не моя вина.»
Болото застонало во мне. Я завыла, сбрасывая личину — кости скрипели, волосы стали змеями.
— Ты вернёшься! — закричала я, но он уже бежал, превратившись в зверя.
Теперь я жду. Болото не отпустит его. Оно никогда не отпускает.
А музыка в моих ушах всё звучит… Его песнь. Его музыка. Моего сладкоголосого ангела. Моего темновласого демона.
Глава 13. Тени над трясиной
Тропа в болото была узкой, как лезвие ножа. Арина шла за Радомиром, её сапоги вязли в чёрной жиже, а воздух пропитался запахом гниющих водорослей и чего-то металлического — крови, возможно, или ржавчины. Тихон шёл позади, молчаливый, с лицом, застывшим в маске отрешенности. Его пальцы то и дело касались амулета на шее — клыка барсука, обмотанного берёстой.
— Она близко, — внезапно проговорил он, остановившись. — Слышите?
Арина прислушалась. Ветер нёс шёпот — не слова, а звук, похожий на плач ребёнка.
— Это не она, — сказал Радомир, не оборачиваясь. — Болото обманывает. Идём.
Но Арина не могла отделаться от мысли, что где-то здесь, под слоем ила, лежит её собственное прошлое. Она вспомнила, как когда-то провалилась в трясину, как холодная вода заполняла лёгкие, а пальцы цеплялись за корни. Тогда её спас Еремей… или кикимора просто не успела добраться до неё первой?
— Радомир, — она догнала его, хватая за рукав. — Если бы ты не вытащил меня тогда… я бы стала мавкой? Или кикимора…
Он обернулся, его зелёные глаза glowed в полумраке.
— Кикиморы не едят души. Они их растягивают, как паутину, чтобы мучить вечно, — ответил он слишком спокойно, будто говорил о погоде. — А мавкой ты бы не стала. Для этого нужна большая боль, чем страх смерти.
— Какая? — Арина не отступала.
— Предательство. Любовь, которая разорвала сердце.
Тихон фыркнул. Они обернулись — он стоял, уставившись в туман, где мелькали бледные огоньки.
— Любава, — прошептал он. — Она зовёт.
Радомир резко схватил его за плечо:
— Не смотри. Это её игра.
Но Тихон уже шагнул в сторону от тропы. Болото чавкнуло под его ногой, и земля поползла, обнажая кости, обёрнутые тиной.
— Назад! — крикнул Радомир, но Тихон, словно в трансе, протянул руку к огонькам.
Арина бросилась за ним, цепляясь за свисающие лианы. Внезапно её нога провалилась по колено, и она вскрикнула — ил засосал её, как тогда, давно.
— Держись! — Радомир ухватил её за запястье, но его собственная нога погрузилась в трясину.
Тихон обернулся. Его глаза сверкнули жёлтым — звериным, диким.
— Она здесь, — он указал вперёд, где из тумана возник силуэт. Девушка в рваном платье, с лицом, как лунный серп, и волосами-змеями. Любава.
— Ты пришёл, — её голос звенел, как разбитое стекло. — Я ждала…
Арина, вырвавшись из хватки болота, вытащила нож. Но Любава лишь засмеялась:
— Ты тоже могла быть одной из нас. Твоя боль ещё придёт.
Радомир бросил горсть соли в воздух. Руны на его посохе вспыхнули, и мавка завизжала, растворяясь в тумане.
— Бежим! — он потянул их обратно на тропу.
Когда они выбрались на сухое место, Тихон рухнул на колени, дрожа.
— Она… она знала моё имя, — прошептал он.
Арина смотрела на болото, где снова воцарилась тишина.
— Почему ты не сказал, что мавки — это не просто духи? — она повернулась к Радомиру. — Они… они были людьми.
Он вздохнул, вытирая грязь с лица:
— Каждая мавка — это история. И пока мы не сожжём куклу Дарьи, Любава не успокоится.
Тихон поднял голову:
— Тогда что мы ждём?
Арина кивнула. Страх всё ещё клокотал в груди, но теперь к нему примешалась ярость. Она не станет мавкой. Не позволит
