Западня - Ева Гончар
В ящичке на синем бархате висело несколько разных по размеру, но одинаковых по форме платиновых ключей, и первым порывом Эрики было забрать их все. Но неизвестно, удастся ли вернуть их на место, а ей-то нужен один-единственный ключ, и шут его знает, от каких замков все остальные — что, если какой-нибудь бедолага так и останется заперт в оковах на веки вечные? Поэтому она на секунду прикрыла глаза, вспоминая — Многоликий в кожаных брюках и в тяжёлом неудобном поясе на голое тело крепко-накрепко врезался ей в память, — и сообразила, что к отверстию в замке на поясе подойдёт только самый крупный из ключей. Протянула руку, и он увесисто соскользнул в её ладонь — продолговатое шершавое соцветие камыша на одном конце, гладкий заострённый наконечник стрелы на другом. Принцесса убрала ключ в карман, закрыла ящичек, поставила на место «Историю музыкальных инструментов» и длинно, прерывисто выдохнула.
Она ещё не верила, что у неё всё получилось.
Оставалось только дождаться вечера — того момента, когда Потрошитель, брюзжа и шаркая, скроется в своих покоях с намерением остаться там до утра.
За обедом в узком кругу было объявлено о предстоящей помолвке, после чего произошло ещё одно приятное событие: герцог Пертинад сообщил о своём желании немедленно вернуться домой. Он-де, получил от своей высокочтимой сестры, королевы Межгорного княжества, письмо с просьбой принять участие в завтрашнем министерском совете. Рассыпаясь в цветистых извинениях, он отказался присутствовать на официальной церемонии помолвки их высочеств принцессы Эрики и принца Акселя; багровея, сопя и пыхтя, поздравил их обоих с превосходным выбором; обслюнявил Эрике запястье в прощальном поцелуе; и, загрузившись в просевший под ним автомобиль, отбыл к себе на родину.
Король, крайне довольный удачным сватовством имперского принца, был таким предупредительным и ласковым с дочерью, каким она тысячу лет его не видела.
— Вот теперь, моя дорогая девочка, ты, и правда, можешь просить у меня всё, что захочешь! — сказал он, обнимая Эрику за плечи.
— Спасибо, папа, у меня всё есть, — ответила она, улыбаясь.
Получить от него то, в чём она нуждалась по-настоящему, Принцесса больше не рассчитывала. А после того, что она вчера услышала от Многоликого, смотреть на отца и говорить с ним ей было трудно.
Мангана снова пропустил обед, явился только к ужину и так же, как и Скагер, лоснился сытостью и довольством, но вряд ли имел для этого те же самые причины — Эрика предпочла не думать, чем сегодняшний день осчастливил Придворного Мага. Нервозность её всё усиливалась, по мере того как ужин затягивался. Ничего не значащий разговор удерживал людей за столом, как размазанный клей — по крайней мере, ей так казалось. Ингрид соловьём заливалась о том, что выбор свадебного платья — самые приятные хлопоты в жизни женщины, и предлагала Эрике свою помощь: «Поверь, я любую серую мышку сумею сделать неотразимой!» Братец отпускал дурацкие шуточки, переглядываясь с мачехой и предлагая ей не торопить события — и взгляды эти казались Принцессе свидетельством неведомой интриги, сплетённой против неё. Аксель улыбался каждому из присутствующих по очереди и время от времени успокоительно пожимал под столом принцессину руку. Мангана постукивал чайной ложкой по краю блюдца и с ухмылочкой бормотал что-то себе под нос. Король отвечал на улыбки, смеялся шуточкам сына, подкладывал жене мороженого, а на Придворного Мага почему-то посматривал снисходительно, словно тот допустил ошибку, которую его величество милостиво готов простить. Мангана, впрочем, никак на это не реагировал, погружённый в свои необычайно приятные мысли. И, наконец, пренебрегая этикетом — никому другому из обитателей Замка такого не дозволялось, — именно он первым закончил ужин — отодвинулся от стала и заявил:
— Господа, у меня сегодня был прекрасный, но крайне утомительный день. Надеюсь, никто не против, если я вас покину?
«Пора», — сказала себе Эрика.
* * *
«Ты себя преступником не считаешь…» — естественно, Феликс не считал! Он даже вором быть не захотел, хотя на улице Мойщиков, где он рос, красть не считалось зазорным — наоборот, кошелёк из кармана пузатого господина или саквояж из кареты дамочки в мехах становились предметом хвастовства. Мальчишкой ему случалось воровать еду, покуда он не освоился со своим Даром и не понял, что теперь никогда не будет голодать, ибо может есть что угодно — главное, принять подходящее обличье. Он легко бы разбогател за чужой счёт, ведь запертых дверей для него не существовало, и жил бы, наверное, припеваючи, но вместо этого выбрал трудный путь. Зарабатывал как придётся и тратил заработанное на книги, прятался в тёмных углах городских школ, а позже — университетских аудиторий, жадно хватаясь за любые знания, чтобы получить профессию. Быть может, он бы и выучился таким необычным способом чему-нибудь вроде юриспруденции — но вовремя понял, что умрёт от скуки, если его ежедневным нарядом станет адвокатская мантия.
И потому взамен, постепенно и как будто исподволь, Феликс превратился в специалиста по особым поручениям. Проникнуть туда, куда мог проникнуть только он. Подсмотреть и подслушать. Доставить письмо и принести ответ. Напугать, удивить, озадачить… Применение для его Дара находилось всегда, и в людях, готовых щедро платить за особые поручения, недостатка тоже не было. Секрет своего успеха заказчикам он не раскрывал, но самые смышлёные наверняка догадывались, с кем имеют дело. Феликса это не слишком тревожило — он был умён и ловок, и давно перестал бояться охотников за чужими Дарами.
«Не перестал бы, — думал он теперь, пришпиленный к лабораторной установке Манганы, — не угодил бы в лапы к одному из них!»
Но ни на день Феликс не забывал, как на могиле матери поклялся стать защитником бесправных и бедных. Чем старше он становился, чем больше узнавал о мире, тем ясней понимал, что этот мир, должно быть, вот-вот треснет по шву — настолько он переполнен несправедливостью и ложью! Право сильного здесь было первейшим из всех прав, а сила — у того, у кого есть деньги и титул. Однажды начав возвращать людям то, что было у них неправедно отнято, Феликс уже не мог остановиться. Так и жил, беспрестанно перемещаясь с места на место, в двух качествах. Заказчики особых поручений выходили на него через проверенных друзей; к тем же, кто нуждался в помощи, Многоликий являлся сам. Полиция знала о нём, но ему было наплевать на полицию. В Империи он чувствовал себя в безопасности — она казалась ему достаточно большой, чтобы там всегда можно было затеряться.
До того момента, который с таким
