Западня - Ева Гончар
— Ах, Аксель! — у Эрики гора упала с плеч от его слов. — Вы совершенно правы. Обручиться — это лучшее, что мы можем сейчас друг для друга сделать.
Принц просиял и сжал двумя руками её прохладную руку.
— Я не ошибся в вас, принцесса Эрика!
— Папа, наверное, до сих пор в оранжерее, — она от всей души ему улыбнулась. — Ступайте к нему и скажите, что мы поладили. Он джигу станцует от счастья.
«И задержите его, пожалуйста, там подольше, чтобы у меня было достаточно времени на поиски в его кабинете!» — добавила она про себя, но мыслей своих, естественно, не озвучила.
* * *
— А сейчас, голубчик, мы с тобой познакомимся поближе! — по лицу Придворного Мага блуждала сладкая улыбка, уши его омерзительно шевелились, а глаза лихорадочно блестели, как будто он опять не спал ночью, предвкушая близкое вивисекторское удовольствие.
«Познакомимся поближе»… Шестым чувством Многоликий угадал, что означают эти слова. Но даже если бы не угадал, «Окно Памяти», похожее на круглое зеркало в волнистой раме, которое установили у него в ногах, самим своим появлением всё бы ему объяснило: Потрошитель пришёл за воспоминаниями пленника. Феликс, вновь пристёгнутый к кровати, предпочёл бы и сегодня ничего не видеть, а потом внушить себе, что ничего не произошло, но его мучитель не собирался ему этого позволить. Мангана наклонил «Окно» таким образом, чтобы его поверхность было видно им обоим, и предупредил:
— Сопротивляться не советую. Я, в любом случае, получу то, что мне нужно, но если ты станешь мне мешать, процесс будет гораздо более неприятным.
Но оборотень и не думал сопротивляться! Наоборот, он намеревался помогать изо всех сил, как ни тошно ему было думать, что алчному взгляду Придворного Мага придётся отдать самое сокровенное. Сейчас важнее всего было удержать в тайне визиты Принцессы. После ночи, проведённой в маетном и рваном тревожном сне, Многоликий уже почти не верил в то, что девушка принесёт ему ключ. Неизвестно, найдёт она его или нет; неизвестно, не передумает ли помогать, предпочтя поверить своему отцу, а не незнакомцу, с которым говорила второй раз в жизни; неизвестно даже, стоило ли вообще на неё полагаться — а может, она привыкла давать пустые обещания? Но пока есть хотя бы крошечная вероятность, что Эрика вернётся, никак нельзя допустить, чтобы Мангана её увидел! Злыдни болотные, пускай он смотрит на кого и на что угодно: на матушку, на домик-развалюху в предместьях Икониума, на пацанов с улицы Мойщиков, на всех женщин Феликса, от Амалии до Иды, пусть следует за своим подопытным куда угодно — лишь бы не различил в «Окне» узнаваемые тонкие черты наследницы трона и не прочёл по её губам заветное: «Я принесу вам ключ, обещаю!»
Поэтому Многоликий без единого возражения позволил надеть себе на голову увесистую сложную конструкцию, прильнувшую к его лбу холодным платиновым обручем. Обруч мгновенно потеплел и начал пульсировать, посылая короткие импульсы внутрь черепной коробки, неприятные, но ещё не болезненные. Голова закружилась, зрение расфокусировалось — окружающий мир заволокло молочным туманом, и только невыразительно-серую поверхность «Окна» впереди видно было с устрашающей чёткостью. Придворный Маг, который, к некоторому облегчению Феликса, тоже пропал из видимости, щёлкнул каким-то переключателем и радостно сообщил:
— Приступаем!
Под еле слышный монотонный гул «Окно» прояснилось, на нём появилось лицо молодой женщины с пышными каштановыми волосами. Женщина устало, но светло улыбалась. У Многоликого защемило в груди.
— Мать? — прохрипел Потрошитель.
— Да.
Шуршание пера по бумаге: Мангана записал ответ в свой журнал.
На глаза навернулись слёзы. Матушка… в те годы она много плакала и хваталась за любую работу, но ещё не болела. Многоликий был даже рад вспомнить свой дом, дышавший на ладан, но ещё пригодный для жилья, который мать изо всех сил старалась сделать уютным. Незатейливые игрушки, сшитые ею в редкие свободные часы. Сладости, что она раз в месяц покупала сыну — усаживала его на колени, гладила по голове и молча смотрела, как он ест…
Но первые воспоминания Феликса, разрозненные и сумбурные, Придворного Мага не заинтересовали, гул прекратился. Щелястый деревянный потолок и серые от старости занавески в мелкий жёлтый цветочек замерли в «Окне», а Потрошитель спросил:
— Ты от неё узнал, что ты оборотень? Это она научила тебя превращаться?
— Нет. Одарённым был мой отец.
— Кто он? Покажи! — встрепенулся Потрошитель.
— Она не говорила, кто он. Я никогда его не видел.
— А сама она? По слухам, Магритт была пришлая…
— Я не знаю, Мангана, — Феликс не лгал. — Я не решался её спрашивать… а потом она умерла, — он хотел избежать расспросов о матери, чтобы сиплый голос Придворного мага не осквернял её имя.
— Ладно. Дальше. Покажи мне, когда и как раскрылся твой Дар.
Загудело снова, изображение поменялось и задвигалось. Голодное и нищее, но наполненное материнской любовью детство закончилось, когда матушка слегла. Многоликий, которого ещё никто тогда так не называл, пытался работать — уборщиком на фабрике, разносчиком газет, мальчишкой на побегушках у рыночных торговцев. Но жалких медных монет, что ему удавалось получить, не хватало даже на клейкий дешёвый хлеб, не говоря уже о лекарствах для матери.
События тех дней он помнил так ярко, словно они произошли вчера.
Его всегда дразнили — за то, что их маленькая семья выделялась своей нищетой даже в бедняцком фабричном посёлке, за его безотцовщину, за нескладность его и странность, за доставшуюся ему от матушки необычную правильность речи. И то сказать, оборванец, изъяснявшийся, как владелец экипажа с фамильным гербом, какие порой проезжали через посёлок, в самом деле, выглядел нелепо. Феликс привык к насмешкам: иногда огрызался, иногда кидался в драку, а чаще не обращал внимания.
Но в тот раз жестокие сверстники мишенью своих насмешек выбрали не его, а матушку. Матушку, именно в эти часы умиравшую! Они окружили его, выкрикивали грязные несправедливые слова и кривлялись; в глазах у него потемнело от ярости, он изготовился броситься на них с кулаками, один против десятерых… И тут тело скрутило судорогой, подобных которой у него отродясь не бывало! Очнувшись, он увидел, как дети, истошно вопя, бегут врассыпную, а в следующий миг понял, что вместо рук и ног у него — тяжёлые медвежьи лапы с глянцевыми чёрными когтями.
— Отлично, отлично, — увидав в «Окне» эти лапы, воодушевился Потрошитель, опять зашуршало его перо. — Дальше… и смотри, не упускай подробностей. Подробности, голубчик, это самое интересное!
Обруч на лбу сжимался сильнее и чаше, голова, шея и плечи начали пылать, в висках стреляло. Многоликий понимал, что
