Сердце его в Эдирне - YeliangHua
В сердце его была лишь непроглядная тьма.
Позже, ближе к полуночи, Мехмед вышел из палатки несмотря на то, что стояла уже глухая ночь. У костра больше никого не было, кроме караульных. В отсветах тлеющих углей сквозь ветви деревьев пикировали неосторожные летучие мыши, а небо было затянуто густыми облаками, сквозь которые не проглядывало ни звёзд, ни луны.
Мехмед направился в сторону края лагеря, не зная, куда податься. Ему не хотелось оставаться, но и идти было, по сути, некуда. Он был словно в каком-то бреду — будто желал убежать от самого себя, в то же время, понимая, что это невозможно.
Дойдя до последнего караульного, он выскользнул в лес, надеясь, что хотя бы там найдёт временный покой. Бесшумно бредя в высокой траве, остановился, лишь когда перед ним оказался ручей. Странно, но здесь помимо плеска воды не было слышно ни привычных цикад, ни ночных птиц. Ощущение было, словно он был здесь не один — и в то же время вокруг было слишком темно, чтобы понять, не обманывали ли его чувства. С другой стороны, он ведь запретил янычарам покидать палатки ночью — значило ли это, что в темноте он по случайности столкнулся с врагом?..
Мехмед инстинктивно коснулся рукояти меча, понимая, что, если чужак действительно скрывается поблизости, он наверняка находится в более выгодной позиции для нападения. Противостоять такому противнику было бы крайне сложно вслепую.
— Султан Мехмед, — неожиданно окликнул его знакомый голос, — до сих пор я считал, что слишком красив, чтобы меня бить…
Мехмед выдохнул, опуская руку.
Фраза о том, что Раду слишком красив, была первым, что он сказал принцу, повстречав его в саду Эдирне пять лет назад. Тогда это оказалось первой связной мыслью, которая пришла ему на ум — но ночь тогда была ясной, а теперь он Раду вовсе не мог рассмотреть. Всё казалось сплошной чернотой.
— Что ты здесь делаешь? — поинтересовался Мехмед, не до конца понимая, в какую сторону повернуться, чтобы говорить. Было странно слышать лишь голос, но при этом не понимать, где источник звука.
— Вышел пройтись.
— Я запретил покидать палатки ночью, — Мехмед нахмурился, — разве нет?
— Сами-то вы что здесь делаете, султан? — парировал Раду.
Мехмед вздохнул, приваливаясь к дереву, чувствуя себя совершенно беспомощным. Что он мог ответить? Что мысли о принце всё ещё занимали его так сильно, что он был не в состоянии уснуть, а потому отправился в лес, чтобы просто отвлечься — но по иронии там же наткнулся на человека, за которым наблюдал весь вечер, но видеть которого хотел сейчас менее всего?
Что же… технически, Раду он действительно не видел.
— Я просто не могу уснуть.
— Понимаю, — с другой стороны ручья послышался шорох травы, а затем Мехмеду наконец удалось выхватить тёмный силуэт, опустившийся к воде. Летние ночи веяли прохладой и сыростью, но Раду, похоже, холод был нипочём.
— Завтра мы отправимся к Тырговиште, — добавил Мехмед тихо. — Если нам удастся заручиться поддержкой вельмож, нам не придётся осаждать город. Всё обойдётся без жертв.
— Обойдётся ли? — вздохнул Раду. — Вы ведь знаете, что происходило в эти полгода в приграничье Валахии?
Мехмед замолчал снова. Раду был прав — это была его вина.
Он действительно бросил всё на Хамза-пашу и отправился куда подальше, лишь бы больше не иметь дела с принцем. Это было невероятно глупо с его стороны — в своей боли он, словно раненное животное, так фанатично желал остаться один, что ему не было дела ни до происходящего в Валахии, ни до чьих-либо ещё страданий. Теперь он понимал, какую ошибку совершил, не дав принцу Раду пресечь кровопролитие сразу — однако в тот момент он надеялся, что Хамза-паше удастся решить вопрос без чьего-либо участия. Мехмед верил, что к моменту, когда он вернётся в Эдирне, Раду уже там не будет, и ему не придётся снова мучиться, желая человека, сердце которого ему никогда не принадлежало — и не могло принадлежать.
Он допустил чудовищную ошибку.
Страшно было даже представить, что теперь о нём думал Раду, и в каких грехах обвинял. Возможно, он проклинал Мехмеда каждый день все эти полгода, пока тот сходил с ума, скрываясь от своей боли где-то у берегов Коринфа.
— Я обещаю, Валахия будет жить в мире до тех пор, пока Османская империя будет принадлежать мне и моим потомкам[13], — Мехмед более не знал, что ещё сказать, но хотя бы это он мог дать Раду. — Я сделаю, всё, чтобы…
— Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать, — оборвал его принц неожиданно резко. — Что, если меня убьют завтра? Захочешь ли ты отомстить тому, кто это сделал? Что будет тогда с твоими обещаниями и людьми, которые на них понадеялись? Что, если спустя десять лет я сойду с ума, как мой брат, и стану творить зло? Ты не станешь меня останавливать? Позволишь мне творить что угодно?
— Раду… — Мехмед замолчал.
— Прости, — принц вздохнул. — Я не собирался уличать тебя во лжи, но такими словами не стоит разбрасываться легко. Я не стану тем, кто свяжет тебе руки.
— А я не стану тем, кто подведёт тебя снова, — Мехмед продолжал тщательно подбирать слова. — Надеюсь, однажды ты тоже простишь меня.
Его тихий голос сливался с шумом ветра в тёмной листве, а потому он не был уверен, что Раду его услышал — слишком уж долгой была тишина между ними. И, всё же, Мехмед должен был это сказать, даже если словами не смог бы ничего изменить.
— Тебя мне не за что прощать, — после долгого молчания Раду наконец поднялся на ноги совершенно бесшумно, но в то же время всё ещё оставаясь по ту сторону ручья. — Я никогда не держал на тебя зла. В том, что сейчас происходит, виноват не ты.
В следующее мгновение тень принца растворилась в темноте, и Мехмед с оборвавшимся сердцем шагнул вперёд, оказавшись по щиколотки в ледяной воде.
— Раду, стой!..
Но голос его растворился в плеске. Казалось, ночь застыла, словно тёмная капля смолы, в которой невозможно было ни вернуть всё вспять, ни попытаться вырваться на свет.
Раду ушёл.
Это было понятно по тому, как вскоре снова застрекотали сверчки в траве. Мехмед просидел у ручья до рассвета — а затем поднялся ветер, и ему
