Сердце его в Эдирне - YeliangHua
— Обстрел вблизи Видина, нападение кавалерии… хммм… — Махмуд-паша стушевался, очевидно, осознав, что говорит что-то не то.
— Если бы не он, мы не смогли бы заставить кавалерию Влада отступить, — вмешался Константин, ставший свидетелем перепалки. — Раду — искусный тактик.
Можно подумать, Мехмед сам об этом не знал. Он продолжал сверлить спину Раду тяжёлым взглядом сквозь приспущенный полог палатки, не зная, что ещё сказать. Отправить принца обратно он не мог — они разбили лагерь в тылу врага, и отправиться в обратный путь было бы ещё опасней, чем остаться. Впрочем, опасно теперь было в любой точке соприкосновения Валахии и Османской империи, учитывая тактику Влада.
— Я могу позвать его к нам, — предложил Константин, но Мехмед лишь покачал головой.
— Не нужно.
В этот момент Раду, до этого увлечённо беседовавший с янычарами, вскинул голову, оборачиваясь, как если бы что-то почувствовал. В полумраке его лицо казалось отблеском полумесяца, ярким и светлым. Сам он был облачён в простой незаправленный тёмный кафтан-доламу и бязевые штаны-чагшир, так что запросто сливался с побратимами.
Мехмед знал, что Раду едва ли может видеть его сквозь небольшой просвет в пологе палатки, однако в полумраке отсветы костра делали его взгляд практически осязаемым. В груди от него становилось жарко.
— …Мы не сможем взять Бухарест раньше осени, а о взятии Снагова до холодов и речи идти не может, — продолжал вещать Махмуд-паша, но Мехмед едва его слушал. Всё его внимание поглотил принц. Юноша снова беспечно шутил в компании Халкокондила и других собратьев по оружию — Мехмед и забыл, что Раду многие годы жил среди янычар.
— Нам нужно сосредоточить силы на Тырговиште, — наконец, сказал он, опомнившись, потому что присутствующие, похоже, ждали от него хоть какой-то реакции. — Столица Валахии[11] слабо защищена, и мы будем глупцами, если не воспользуемся этой возможностью. Тырговиште совсем рядом, а наше войско превосходит противника в два раза при открытом столкновении, и при всём желании Влад не сможет использовать политику “выжженной земли” в самом сердце своей страны. Уверен, он способен жечь и травить лишь приграничные деревни — когда дело коснётся столицы, он отступит.
Его слова были встречены напряжённым молчанием.
— В чём дело? — Мехмед приподнял брови. — Вы хотите сказать, что не думали об этом?
— Будет много жертв, — осторожно заметил Махмуд-паша, — мы ведь намеревались избежать этого?
— Жертв и так уже стало слишком много, — Мехмед покачал головой. — У нас есть принц Раду. При возможности, мы попробуем заключить мир, но для этого нам следует убрать Влада.
Он ненавидел себя за свои же слова, однако не мог не признать, что сейчас, когда так много жизней было на кону, присутствие Раду в лагере было словно послано самим провидением. То, что с принцем ничего не произошло в пути, и он по случайности оказался среди горстки янычар, пробившихся через Дунай, было невероятной удачей.
Вот только почему же, думая об этом, Мехмед тонул в горечи и ненависти к себе?
Последние полгода он провёл вдали от дома — ему хотелось быть где угодно, лишь бы не рядом с принцем. То, как Раду перечеркнул всё, что между ними было, как только представилась такая возможность, было ударом, от которого Мехмед так и не смог оправиться.
Неужели для Раду его любовь так мало значила?..
Мехмед не задавал вопросов — он решил просто уйти, поскольку держаться за человека, которому он не важен, было глупо. Когда-то он готов был верить, что Раду любит его, и чувства его взаимны — но в одно мгновение его мир пошатнулся, и более он не знал, может ли доверять себе.
Что, если Раду был с ним лишь потому, что у него не было иного выбора?
Что, если Раду не предпринял попыток бороться за эти отношения, потому что не считал их чем-то важным?
Сколько раз он говорил Мехмеду, что симпатии не имеют значения, если на кону жизни людей… Сколько раз он спрашивал у Мехмеда, чего тот желает, но при этом никогда не говорил, чего хочет сам?
Мехмед закрыл глаза, качая головой:
— Прошу прощения, но я слишком устал. Давайте перенесём обсуждение планов на завтра.
Если Махмуд-паша и Константин и заподозрили что-то, они промолчали.
— Пойду, передам всё Исхак-паше, — Махмуд поклонился. — Что до вашего решения о запрете покидать палатки до рассвета, дабы избежать возможной паники при нападении… я озвучил ваш приказ, с этим проблем быть не должно.
— Благодарю, — Мехмед кивнул.
Лишь на мгновение он выпустил из поля зрения Раду, и теперь не мог найти его среди янычар. Неужели он ушёл к себе так рано?..
Мехмед задёрнул полог, чувствуя, что ещё немного, и потеряет самообладание, отправившись на поиски принца. Это было бы совершенно унизительно, учитывая, сколько времени он потратил, чтобы изгнать его из своих мыслей. Все эти полгода он избегал Раду, насколько это было возможно — неужели теперь так легко сдастся и войдёт в этот порочный круг?
“Всё, что в сердце моём, раскрывал не таясь пред тобою…
Не рубины, а слёзы и кровь — подношенья мои.
Как теперь свои чувства и боль от тебя я сокрою?
Как солгать, что всё прошлое кануло в море тоски?
Как в агонии смерти приходят минуты покоя,
Так и боль стала мне безразлична — так, словно и нет.
Обещала любовь, что меня от страданий укроет…
Но судьбе безразличен любви принесённый обет.”[12]
Мехмед закрыл лицо руками, пытаясь прогнать наваждение.
Можно было сколько угодно отрицать свои чувства, но строки, написанные им за эти полгода, были куда красноречивей любых попыток заставить себя поверить, что всё в прошлом.
Он обманывался.
Любовь по-прежнему отравляла его душу, и он ничего не мог с этим сделать.
Он собирался оставить принца в покое, дав ему то единственное, что Раду было нужно — даже если это означало отказаться от своих чувств.
Он собирался отпустить Раду, позволив ему занять законное место, принадлежавшее ему по праву рождения.
“Пришло время мне оставить вас, султан Мехмед,” — до сих пор звучало в его голове, накрывая тёмной пеленой отчаяния и решимости.
Как же вышло, что, осуществляя то единственное, о чём Раду его просил, Мехмед буквально погибал от боли? Неужели это и называли люди… счастьем любить?
Где в этом всём было счастье?
