Сефира и другие предательства - Джон Лэнган
Прин приехала с родителями и спустя пару недель решила не уходить от меня и сохранить наш брак. Со своей бывшей общение я прекратил, удалив аккаунт, с которого писал ей. Дней через десять после того урагана я ехал по дороге, с которой увидел сверкающее дерево, – прямая и короткая, она через несколько сотен ярдов пересекалась с другой. Близнецы вернулись из-за границы с учебы в выпускном классе средней школы и планируют снова уехать – теперь поступать в колледж. Я не оставил своей работы, и когда на нас налетела следующая буря, не стал ничего предпринимать кроме того, что проверил, хорошо ли закрыты окна.
С каждой последующей бурей я, когда это было возможно, делал одно и то же: убедившись, что окна закрыты, поднимался на второй этаж к себе в кабинет. Я сижу за столом лицом к окну, выходящему на задний двор. Я смотрю, как стучит по стеклу дождь и ветер треплет деревья. Я щурюсь на сполохи молнии, слушаю, как раскаты грома сотрясают окно. Я стараюсь не вызывать в воображении лицо, которое видел на полу храма, его единственный глаз, бесстрастно смотрящий куда-то вверх. Я стараюсь не думать о том другом месте – о роще, в которой бродил, о шуме волн океана, лежащего по ту сторону завесы – тонкой, как паутина, и широкой, как мир. Я стараюсь не потакать эмоциям, которые захватывают меня, которые продолжают откликаться на призывы каждой бури. В какой-то момент я достаю из ящика рог, обломок камня и кладу их на стол. Положив по обе стороны от них руки, я смотрю в окно и напоминаю себе, как сильно я люблю свою семью.
С комфортом в доме дьявола
I
– Каждому человеку в его смертный час является дьявол, – любит говаривать мой отец.
Это одно из его крылатых выражений, удобный афоризм, применимый в обстоятельствах любого рода. Папа слышал его от своего отца, уроженца города Гурок, что на западном побережье Шотландии. В свою очередь, дедушка якобы слышал его из уст своего дяди, священнослужителя Шотландской церкви. По словам папы, прапрадедушка Майкл утверждал, будто это старинная шотландская поговорка, поэтому для папы, который родился и вырос в Бруклине, а затем переселился в Калифорнию, чтобы получить образование и стать сценаристом, – использовать ее означает утверждать свое наследие, настаивать на собственном взгляде на вещи. Этот вопрос я не исследовал так уж тщательно, но чтение найденных в Интернете материалов плюс краткий обмен электронными письмами со священнослужителем, занимающим сейчас прежнюю должность моего деда, не поддержали ни правоты моего отца, ни, если предположить, что он говорил правду, – моего деда. Учитывая историю шотландского протестантизма с его озабоченностью, если не одержимостью, дьяволом – фигурой пугающе близкой, стоящей буквально у твоего локтя, в нарядном одеянии, которое все равно отчего-то выглядит изрядно поношенным, отравляя воздух запахом тухлых яиц и выжидая момент, чтобы сцапать тебя за руку и утащить вниз, на вечные муки, – нетрудно поверить, что свое любимое выражение папа, возможно, вынес из шотландских церквей. По крайней мере – если предположить, что он говорит правду и это высказывание не было всего лишь тем, что он почерпнул в своем обширном, пусть и нерегулярном, чтении и попытался выдать за более «породистое», чем оно являлось на самом деле, – я мог представить двоюродного дедушку Майкла, чье широкое лицо смотрело с черно-белого портрета, которому папа уделил почетное место в гостиной, – облаченного в темное пастырское одеяние, громогласно вещающего с кафедры.
Хотя я знал, что изречение это шотландское (или же предполагалось таковым), долгое время оно казалось мне более американским: если быть точным, больше похожим на то, что вполне можно услышать в какой-нибудь старой блюзовой песне. Мне не составило труда послушать Роберта Джонсона [62]: его я открыл для себя на первом курсе Калифорнийского университета, когда, повинуясь безотчетному импульсу, купил двухкассетный сборник его музыки. Он пел высоким чистым голосом, руки его играли на одной гитаре так, что она звучала как две, и я будто видел за словами его песни ту ночь, когда, по легенде, произошла знаменитая встреча Джонсона с дьяволом. Высоко в небе светила Луна, полная и яркая, воздух был густой, горячий и будто налитой зловонием, похожим на гниение рыбы, мужчина, поджидающий на грязном перекрестке, в мешковатом костюме, выглядевшим скроенным для человека покрупнее, засаленная фетровая шляпа, затенявшая лицо, гитара, явно видавшая лучшие дни, свисавшая с левого плеча, как подбитая птица. Этому дьяволу не было нужды утаскивать вас в ад – дьявол знал, что это вы пришли искать встречи с ним, ему было в охотку говорить с вами, иметь с вами дело, потому что знал: через год-два ревнивый муж приготовит тебе стаканчик виски со стрихнином, и пойдешь ты по каменистой тропке к его крытой рубероидом хижине как миленький.
Когда у меня самого произошла встреча с дьяволом, я уже не верил в него. Кто это сказал, что величайшим достижением дьявола было заставить нас думать, будто он является плодом коллективного воображения человечества, не более чем вместилищем тысячелетнего психологического багажа западной культуры? Уж не Бодлер ли? Такие вещи знал мой папа: он обладал удачным сочетанием начитанности и почти фотографической памяти. Когда он сосредоточен, когда не во власти вялости, которой подвержен порой настолько сильно, что большую часть дня проводит на диване в одних трусах, переключая пультом каналы так быстро, что телевизор практически мигает, – в таком состоянии отец может пребывать на протяжении нескольких дней, то есть настолько долго, что
