Сефира и другие предательства - Джон Лэнган
Их было пять, и росли они вперемешку с дубами и кленами. Каждое слегка отличалось от своих собратьев – здесь толще ствол, там – листва выше, но бронзовая кора и листья цвета морской волны указывали на то, что деревья принадлежали к одному и тому же виду. Буквально за мгновение до того, как я понял это, я уже бежал к ним, тянул к ним неповрежденную руку. Их кора оказалась такой же теплой, как и у первого дерева, к которому я прикоснулся; не было нужды трогать листья, чтобы заметить, как опасно остры их края. От дерева к дереву я постепенно продвигался вглубь леса, все дальше от грузовика, чей двигатель звучал словно с большего расстояния, чем сто с лишним ярдов, мной пройденные. За последним деревом открылась небольшая поляна с красноватой землей, а за поляной – роща деревьев. В глубине той рощи что-то виднелось за блестящими стволами. Страшно мне не было: при виде первого дерева мои эмоции перешагнули через страх, сменившись удивлением. По мере того, как я жадно впитывал очередное откровение, это удивление неудержимо влекло меня к радости. Когда я пересек поляну, я уже широко улыбался.
Среди деревьев тяжелый запах цитрусовых ощущался сильнее. Воздух был теплым, послештормовую прохладу из него вытеснило тепло, излучаемое деревьями. Низкое ворчанье двигателя грузовика перекрывалось другим звуком, похожим на шум ветра в листве, который перемежался с неравномерным гулом, прилетавшим как будто с другой стороны поляны, от нескольких белых объектов, в сторону которых я направлялся. Прямые и светлые, они казались другим видом деревьев, рощей внутри рощи. Мягкие стволы их были гладкими; они поднимались к кронам, хорошенько рассмотреть которые на таком расстоянии я не мог, но они как будто переплетались друг с другом. Только когда я подошел к краю поляны, на которой росли те белые деревья, я понял, что на самом деле это колонны. Возможно, десять или пятнадцать, они располагались широким кольцом под небольшим куполом, который поддерживали, частично обрушенным с моей стороны. Колонны и крыша были как будто из мрамора или похожего на него камня. Земля вокруг храма – именно это слово пришло мне на ум, – если не считать нескольких упавших листьев, была голой. Насколько я мог видеть, на внешних поверхностях сооружения не было ни надписей, ни каких-либо знаков.
Слезы текли по моим щекам. Запах апельсинов и шум, похожий на громкий шелест, окружали меня. Натянутые нервы гудели. Я чувствовал: сейчас может произойти что угодно. Помня о поврежденной крыше, я осторожно приблизился к храму. На полу под проломом громоздилась куча битого камня. Пройдя между двумя колоннами, я увидел, что обломки частично закрывают мозаику, украшавшую пол. На изображении, выполненном в двухмерном стиле византийской иконописи, я разглядел голову и плечи женщины, чьи волнистые каштановые волосы рассыпались по верху персикового одеяния. Большая часть ее лица скрывал упавший обломок камня, который также расколол и расшатал десятки мозаичных плиток размером с ноготь большого пальца, но один широкий карий глаз оставался виден. Я опустился на колени рядом с ним, положил ладонь на радужную оболочку глаза. Плитки были прохладными, швы между ними – незаметными. Я поднял один из обломков крыши размером с четвертак, но заметно тяжелее. Я взвесил его в руке, прислушиваясь к шелесту, который здесь звучал не сказать, что громче, но отчетливее настолько, что я смог идентифицировать его как прибой, выбрасывающийся на берег и отступающий, и изредка – грохот обрушивающейся волны. Меж колонн напротив меня просматривалось место, где земля плавно поднималась. С другой стороны этого уклона и прилетал сюда шум прибоя, дыхание океана. Я встал, из моих глаз снова полились слезы, и в этот момент увидел фигуру, движущуюся по склону холма.
Это было огромное животное, пересекающее дорогу справа налево. Его плечо казалось округлой горой, переходящей в долгую спину, которая в свою очередь поднималась на бедрах. Зверь приостановился и повернул голову в мою сторону, выставив на обозрение пару широко расставленных рогов. Он поднял морду и, издав шумный звук раздувающихся мехов, вздохнул. Затем еще раз, и тогда я понял, что он принюхивается. Он опустил голову и развернулся весь в мою сторону. Когда он взобрался на холм, я увидел, что это бык – но такой, который словно явился прямо из древнего мифа. И дело не только в том, что он был намного крупнее любого быка, которого мне доводилось видеть, в два, а то и в три раза. Его шкура сияла красным золотом солнца, скользящего к линии горизонта, рога слепили белизной морской пены. Очертания морды были тонко, даже изящно сформированы – настолько, что это животное могло бы послужить образцом для всех представителей своего вида. Если бы не огромное железное кольцо в его ноздрях, я бы легко поверил, что вижу перед собой бога, решившего принять облик быка во время своего последнего пребывания на Земле. В этот момент, при виде стоящего на вершине холма-исполина, мне захотелось упасть на колени: его присутствие здесь было подобно торжественному гимну, который вдруг грянул большой симфонический оркестр. Бык запрокинул голову и взревел – глубокий и раскатистый, его рев заставил задрожать листья на деревьях. Я отступил на шаг назад. Бык опустил голову и принялся рыть копытом землю. Ждать его нападения я не стал и поспешно бежал из храма тем же путем, которым пришел.
Отсюда, подумалось мне, до края рощи добираться гораздо дольше. Приблизившись ко мне со спины на уже опасное расстояние, бык казался волной звука, рвущейся настигнуть меня. Я оглянулся через плечо и увидел, как он резко меняет направление в попытках найти меж деревьев расстояния достаточно широкие, чтобы проскочить, не зацепившись рогами. Будь его путь ко мне свободен, бык сбил бы меня в мгновение ока. Как ни крути, перспектива не вызывала восторга. Времена, когда я занимался легкой атлетикой в средней школе, миновали четверть века назад. Если бы удалось добраться до своего грузовика, шансы увеличились бы в мою пользу. Но в кратких мгновениях между топотом копыт гиганта по земле и стуком крови в моих ушах я все еще не слышал
