На полпути в ад - Джон Коллиер
Ева посмотрела на него – в ее взгляде он безошибочно прочел понимание и прощение. Этот взгляд привел его в опасный восторг. Дважды он даже рискнул выглянуть в проход, чтобы поймать ее взгляд искоса. Казалось невозможным, что его уволят.
Однако после полуденного перерыва дело приняло другой оборот. Свой обед Альберт провел, вышагивая туда-сюда вдоль витрины. Подобные упражнения не возбранялись, поскольку никому никогда не приходило в голову их выполнять. Вскоре после того, как Альберт вернулся в универмаг, появился пышущий самодовольством Миллер с газетой «Хорошее настроение» в руках. Проходя мимо Альберта, он показал ему газету и осклабился.
«Каким же я был дураком!» – подумал Альберт.
– Глядите, ребята! – сказал Миллер так громко, насколько хватило храбрости. – Идите все сюда. Кларки! Сид! Давайте сюда. На секундочку. Оно того стоит.
– Всем разойтись по местам, – скомандовал дежурный администратор, заметив оживление. – Господи, Миллер, сейчас-то что у тебя?
– Всего лишь доказательство, – с самодовольством в голосе ответил Миллер, показывая администратору роковую страницу.
– Это дело серьезное, – воскликнул администратор. – Его нужно передать секретарю. Миллер, газету я забираю. Покажу ее мистеру Шильбергу.
Он ушел, а Альберт остался стоять под всеобщими взглядами, словно приведенный на виселицу. «Точно уволят, – подумал он. – Хотя кто знает? Может, и в дурдом упрячут».
Эта мысль побудила его сделать несколько шагов.
– Эй, лучше жди тут! – посоветовала какая-то добрая душа. – За тобой, наверно, сейчас пошлют.
– Ну и пусть, – ответил Альберт. – Я все. Ухожу.
– Ну, я твоего ухода не видел, – осторожно проговорил другой.
– Я все! – громко выкрикнул Альберт, проходя мимо других продавцов. Все вытаращились на него, а потом сделали вид, что не замечают. Он поднялся по лестнице, обогнул галерею, прошел по коридорам и мимо табельщика. – Я все, – сказал он, в последний раз отмечаясь на входе.
– Оно и видно, – равнодушно произнес табельщик.
Он вышел из здания и свернул на Оксфорд-стрит, перешел на другую сторону в надежде незаметно дать знак Еве. Как только он ее увидел, цель стала ему ясна. Держа прежний шаг, он вошел в универмаг с дальнего конца, в скобяной отдел, куда еще не долетели новости о его злоключении и где его никто не знал в лицо.
Он вошел через служебный вход в лабиринт коридоров и пробрался в укромный уголок в кладовке, где можно спрятаться до закрытия. Так он там и лежал, закрыл глаза и сложив на груди руки, словно покойник, но в голове у него тикали часы.
Ровно в семь вечера он поднялся и на цыпочках направился к выходу. Он был спокоен, собран и совершенно не похож на прежнего себя. Да и все вокруг казалось совсем другим. Сквозь ставни чуть пробивался солнечный свет, высокий стеклянный купол отливал синевой, галереи были погружены во тьму. Лестницы взмывали ввысь там, где на них падал свет, и замирали в полете там, где наступала темнота. Огромные слои теней, словно башенные фасады падающих мечтаний, громоздились подобно небоскребам новоявленного города и тянулись вверх вдоль этажей до самого купола. Сторож, обитатель теней, неторопливо шагал по съеживавшимся владениям света. Альберт, чуть темнее всех, следовал за ним, чернее и тише сторожа, еще более напоминая порождение тьмы.
Сторож вошел в главный зал, прошел через французский отдел и исчез в огромном пятне темноты на дальней стороне. Альберт, полностью владея ситуацией и зная, через сколько именно минут сторож вернется, бесшумно побежал вперед.
Он сдвинул чехлы от пыли. Манекены сгрудились под ними, прижавшись друг к другу, словно пленники в яме древнего покинутого города. Какие-то стояли прямо, не в силах расслабиться, напряженно ожидая нового оскорбления. Какие-то стояли на четвереньках лицами вниз, ожидая спасительного утешения слез. Остальные со скованными ужасом лицами сидели, вытянув ноги и бессильно опустив руки, и тупо глазели во тьму чернее ночи.
– Ева, – прошептал Альберт. – Ты где?
Она сидела немного поодаль от остальных, словно ждала, чтобы ее забрали.
– Ты знала, что я приду, – сказал Альберт, поднимая ее. Она упала, прильнув лицом к нему, ее губы коснулись его щеки. – Тебе холодно, – продолжал он. – Ты привыкла к своей постельке.
Он поднял чехол от пыли и обернул его вокруг ее шеи. Бледно-серая ткань скрыла их обоих.
Эта закутанная двойная фигура, ходячее объятие жизни и смерти, этот дивный кошмар под покровом облака из хлопка теперь бесшумно бежал, чуть спотыкаясь, по легким спиралям резного железа, через летучие мосты. Вот они огибают галерею под потолком, вот пропадают во тьме, вот взмывают еще выше, по-прежнему стремясь вверх, словно паук, и наконец, добравшись до самых верхних коридоров, исчезают в убежище небольшой кладовки.
Альберт закрыл дверь, расстелил импровизированную постель из оберточной бумаги, положил на нее Еву, устроив головой у себя на коленях, и укрыл обоих чехлом от пыли. Ева глядела на него. Тусклый свет еще пробивался туда сквозь круглое, будто иллюминатор, оконце. Он видел ее глаза, спокойные и неподвижные. Они глядели на него оценивающе, рассматривали неровные и слабые черты его бледного лица, его спутанные редкие волосы. И все-таки он был ее спасителем. Более того, поскольку это была всего лишь работа, он был для нее единственным мужчиной во всем мире. Если она когда-нибудь любила, то должна любить его. Каковы бы ни были ее воспоминания, теперь в них нет больше никого. Все остальные – чудовища, кошмарные в слепоте своей. При всей его ничтожности он был единственным живым существом, которое она могла бы любить. «Что мне делать?» – думал Альберт, захваченный врасплох ответственностью, которую возложила на него поразительная игра случая, вынудившая ее полюбить его, а его – самому сделаться достойным этой любви.
Грозный рассвет отвлек его от тысячи высокодуховных вопросов и задал один очень практический.
– Тебя нельзя здесь оставлять, – сказал он. – Что же мне делать?
Альберт не был человеком действия. Дух его был слаб, надломлен и связан сотнями условностей покорного рабского труда. Он согнулся и обхватил голову руками, менее озабоченный проблемой, нежели взглядом голубых глаз Евы, ожидавшей решения.
Внезапно он встал.
– Придумал, – сказал он. – Они меня вынудили. Ничего страшного. Делай так, как я скажу. Верь мне. – Он сделал ударение на слове «мне». Потом поднял Еву и поставил ее в угол, как обычный манекен. – Не шуми. Я тебя отправлю, как сказано в инструкции.
Он вышел на окутанную тенями лестницу, в полутьму утра, совершенно не похожую на вечерние сумерки. Сам Альберт точно так
