Сефира и другие предательства - Джон Лэнган
К удивлению и ужасу Герт, топот ее ботинок на лестнице ни в малейшей степени не повлиял на стоны, доносившиеся со второго этажа. Не уверенная в том, достаточно ли шума производит, Герт, подходя к верхней площадке, топнула сильнее, лишь только чтобы услышать присоединившиеся к стонам резкие вскрики. «Ой, да ладно», – подумала она, не таясь шагая к своей комнате. Может, родители разыгрывают с ней какую-то странную шутку? Не могут же они быть настолько глухими, правда?
Она подумала, что, наверное, должна радоваться, узнав, что ее отец и мать оставались близки друг с другом, несмотря ни на что, несмотря на Элси Дюрант. И все же Герт, словно подхваченная шквалом раздражения, пронеслась мимо двери в свою комнату, мимо двери в ванную, к двери в спальню ее родителей – распахнутую. Она было подняла руки, готовая зааплодировать, когда увиденное на широкой кровати заставило ее замереть, затем опустить руки, а затем развернуться и опрометью броситься к входной двери – так быстро, как только могли нести ноги. Позже, после бешеной, как в бреду, гонки домой, тот факт, что она не споткнулась на лестнице и не сломала себе шею, мог показаться ей своего рода чудом.
Само собой, Дана, проснувшись, спросила Герт, что та делает дома, разве не должна была она остаться у родителей? Улыбка, с которой Герт приветствовала ее, и объяснение – мол, она не хотела никого тревожить, решила вернуться этой же ночью – все это было триумфом актерского мастерства, который вызвал сонную улыбку на губах Даны, и отправил ее, довольную и успокоившуюся, обратно в постель. «Я дочь своего отца». На самом верху высокого книжного шкафа в ее кабинете пыль прилипла к бутылке текилы, подаренной клиентом, развод которого Герт организовала с немалой для себя выгодой. Она достала бутылку, вытерла ее и отнесла на кухню, где налила щедрую порцию содержимого в стакан для сока. Она не питала иллюзий по поводу способности алкоголя очистить память от увиденного: вся картина запечатлелась в ее сознании во всей своей неправдоподобности; однако, если повезет, его сила хотя бы заглушит тот ужас, который нависал над ней всю обратную дорогу. От первого глотка спиртного Герт закашлялась, едва не поперхнувшись, но второй проскользнул более гладко.
IV
Свет уличного фонаря, лившийся сквозь высокие окна спальни родителей, красил все в черное и белое. Огромная кровать в центре походила на гранитную плиту, а фигуры на ней напоминали статуи, чьи мраморные конечности принимали позы, достойные Камасутры. Герт поразил атлетизм матери и отца, но еще больше ее потрясла их кожа, натянутая на суставах, ребрах, позвоночниках, – как будто за несколько недель, прошедших с их последней встречи, каждый из них сбросил еще больше веса. В призрачном свете глаза их были пусты – как у греческих скульптур.
Казалось, у пары, извивавшейся на кровати, было неправдоподобно много рук и ног. Вот отец погладил тыльной стороной ладони щеку матери, а другая рука задержалась там, заправляя прядь волос за ухо. Мать склонила голову вправо к плечу, а другая голова переместилась влево. Родители выгнули спины, и в пространстве между ними появилась третья фигура, выскользнула из ее отца в мать движением пловца, пронизывающего толщу воды. В то время как мать упиралась руками в матрас, фигура наклонилась вперед от нее и провела руками по груди отца, затем повернулась назад и накрыла ладонями груди матери. На ласки фигуры родители отвечали ускоренными движениями бедер, еще более громкими стонами и вскриками, которые напоминали жалобы. В пространстве между родителями Элси Дюрант извлекала себя из их сросшейся плоти – клин, скреплявший их брак, камень в его сердце.
Невыносимая близость воздушных шаров мистера Данна
I
– Да полно вам, – голос Данна прозвучал так же уверенно, как и в любой из этих последних семи дней. – Наверняка вы ожидали нечто подобное.
Поразмыслив, Коулман решил, что человек говорит дело. Это не помешало ему пронзить рапирой ближайший из воздушных шаров.
II
– Прошу прощения? – Коулман отвернулся от окна поезда.
Делая вид, что наблюдает за неторопливым скольжением вод Гудзона, он изучал собственное отражение, возобновляя спор с самим собой по поводу сбривания бороды, которую носил с двадцати пяти лет, и ее седина, по его опасениям, добавляла к его внешности целое десятилетие, приближая (выдающийся) средний возраст к преждевременной старости.
– Я спросил, не планируете ли вы взять интервью у мистера Данна, – повторил молодой человек, сидевший напротив него в купе. – Вы сказали, что пишете, и мне пришло в голову, что вы, возможно, работаете над статьей о нем.
– Нет, – ответил Коулман. – Я уже не так много пишу для журналов, как прежде. В последнее время я сосредоточил свои усилия на художественной литературе.
– Вот как, – проронил молодой человек, представившийся на Центральном вокзале Нью-Йорка Кэлом Эрншоу.
Костюм его был вполне качественным, однако бледная худоба лица напомнила Коулману лица нищих, которых он видел, путешествуя по венецианским каналам.
Сидевшая рядом с Кэлом еще более юная особа – его жена Изабель, – спросила:
– Позвольте поинтересоваться, мистер Коулман, с какой тогда целью вы едете к мистеру Данну? Из того, что я прочла в ваших романах, не похоже, что эти… экстравагантности мистера Данна и его последователей могут представлять для вас большой интерес.
По спине Коулмана невольно пробежал холодок от признания миссис Эрншоу в знакомстве с его работами; подобное, он был уверен, не сорвалось бы с губ ее мужа.
Он сказал:
– Вы недооцениваете меня, мадам. Мой отец был сведенборгианистом [43], хотя и своеобразным.
– Да что вы говорите!
– Именно так.
– Вы подразумеваете, что унаследовали верования своего отца? – удивилась Изабель.
– Ничего подобного я не подразумеваю, – ответил Коулман. – Мой отец нашел Сведенборга достаточным для своих устремлений; мой интерес скорее направлен на то, как мы прокладываем свой путь в этой жизни, а не в какой-либо иной.
– И все же, несомненно, – сказала Изабель, – природа наших представлений о будущей жизни может оказывать глубокое влияние на наше поведение в жизни нынешней.
– Безусловно, – согласился Коулман. – Хотя по моим наблюдениям, это влияние зачастую носит характер скорее сокровенный, тайный, чем явно выраженный.
– Почему же тогда вы присоединились к нам? – спросил Кэл. – Я не хочу сказать, что мы не рады компании.
– Я отправился этим поездом, – ответил Коулман, – в надежде увидеть воздушные шары мистера Данна, о которых так много написано.
– Вы читали заметки о
