Сефира и другие предательства - Джон Лэнган
– А он видел тебя – в смысле, в церкви?
– О, да, – ответила Виктория. – Мы встретились взглядами, как только я села, огляделась и поняла, что он прямо напротив меня. Я покраснела, будто он застукал меня за чем-то нехорошим, и это меня жутко разозлило. Все оставшееся время я смотрела только вперед, а когда выходила, – себе под ноги.
– Он потом что-нибудь говорил по поводу похорон?
– Ничего не говорил. Мы никогда не обсуждали их.
– Вот как? Почему?
– Думала, он позвонит мне, раньше он всегда так делал. А я, честно говоря, слишком злилась на него, чтобы позвонить самой.
– Потому что он сделал то, что ты от него ожидала?
– Да, только…
– Ты боялась того, что можешь услышать от него, если вы все-таки заговорите.
– А ты бы не боялась, учитывая ситуацию?
– А что ты сказала маме?
– Практически то же самое, что и тебе: что он сидел в задней части церкви, а я ушла раньше него.
– Рассказывала ей, что он стоял у могилы?
– Вот этого-то ей знать было не нужно.
– Думаю, папа с мамой никогда не говорили об этом.
Виктория покачала головой:
– Она знала, и он знал, что она знает, но ни один из них не хотел делать первый шаг. Ваша мама обсуждала это со мной – в течение многих лет. Я приезжала к вам, мы с ней садились за обеденный стол – это происходило тогда, когда вы жили в доме на Тревор-лейн, помнишь, с крошечной гостиной. С чего бы ни начинался наш разговор, он всегда заканчивался тем, что она спрашивала меня, что означало присутствие вашего отца на похоронах Элси Дюрант. Излишне говорить о ее уверенности в том, что она понимает, что именно означало его присутствие на той задней скамье. Нет, не совсем так: она боялась, что понимает значение этого факта. Господи, кого я обманываю? Я тоже понимаю. Не то чтобы я когда-либо проболталась об этом вашей маме. Ей я сказала, что ваш отец не делал там ничего большего, чем просто отдавал дань уважения. Если бы он так уж сильно любил Элси Дюрант, он никогда бы не порвал с ней отношений и не выбрал бы остаться с вашей мамой. У меня все время крутилось в голове: «Ты издеваешься? А может, он передумал после того, как порвал с ней? Может, это не он положил конец их роману, а она, и в порыве досады он сделал свои признания. Может – помоги мне Бог, – он любил одновременно двух женщин». Возможности были – не сказать, что безграничные или многочисленные, но их было достаточно… Мы вели разговор под бутылочку красного, повторяя наш ставший уже привычным спор. Твоя мама держала в руке маленькую статуэтку – сувенир, который привез ей папа, Венеру Виллендорфскую. Пока мы разговаривали, она все вертела ее, переворачивала в руке, и к концу ночи кожа ее ладони саднила от царапин – не первый уже раз на грубой пористой поверхности оставались крапинки крови. После одного из таких разговоров мне приснился кошмар – и спустя много лет я могу пересказать его так же четко, как если бы только что проснулась и села в своей кровати. Твои папа и мама стоят в тускло освещенном помещении. Дело происходит в вашем доме – как бы объединившем в себе все ваши дома, или в пещере, или в чем-то похожем на пещеру. Стены ребристые, серого цвета говядины с истекшим сроком годности. Родители одеты свободно, как одевались обычно по воскресеньям, когда сидели дома. Выглядели они… я бы сказала, на их лицах застыло выжидательное выражение. Пока я смотрела, каждый из них протянул руку и провел по ней ногтями другой руки с такой силой, что разодрал кожу. Кровь полилась по их рукам, стекая на пол. Когда на полу скопилось достаточно, оба встали на колени и смешали свою кровь с покрывавшей пол серой пылью. Получив таким образом густую грязь, они начали придавать ей знакомую форму. Это была статуя Венеры, и вид набрякшей алым фигурки ужаснул меня и вышвырнул из сна. Не нужно быть классным психиатром, чтобы понять, о чем был тот сон; хотя, учитывая, как выглядели ваши родители в последние несколько лет, я иногда задаюсь вопросом, не был ли он предсказуем. Но я думаю о них – я думала о них и, наверное, буду думать о них, – совсем одних в том большом доме, с этим пространством между ними, с той пропастью, которую они заполняли все эти годы своими обидами и взаимными обвинениями. Когда я навещала их, случались моменты, когда я была уверена, что чувствую… я не знаю что. Будто там, в доме, вместе с нами есть еще что-то. Нет, не призрак, не думаю, что их преследует дух Элси Дюрант, а что-то другое.
Герт вспомнила, как стояла в коридоре, смотрела на дверь в комнату родителей и ничего там не видела. Она спросила:
– Что? Что ты имеешь в виду?
– Не знаю… – ответила Виктория.
Вернувшись, наконец, официантка приняла у Герт пустой бокал и ее просьбу принести еще одну порцию и ответила: «Конечно». Как только она ушла, Герт откинулась на спинку стула.
– Вот, значит, как все было, – сказала. – Во всяком случае, в общих чертах. Боже правый! Если бы кто-то один удосужился хотя бы пару слов сказать другому… Боже…
Виктория молчала до тех пор, пока официантка не поставила на стол второй коктейль для Герт и та не пригубила его. Затем сказала:
– Я понимаю, Герти. Когда я выстраиваю все произошедшее в единую историю, кажется, что ситуацию можно было бы запросто разрешить парочкой своевременных искренних бесед. Но когда вспоминаю, каково мне было тогда, – знаешь, меня будто швырнули за борт посреди океана. Барахтаешься, пытаешься остаться на плаву, изо всех
