Сефира и другие предательства - Джон Лэнган
И это еще не все. В воздухе вокруг шара витает отчетливый запах, в котором как будто смешаны древесный душок бумаги и некий другой, чуть напоминающий лекарственный, возможно, запах эфира. (Не связано ли это с тем способом, каким мистер Данн «подвешивает» в воздухе свои творения?) А за совокупностью этих запахов я различаю третий – влажный аромат сырой земли. Поверхность шара издает постоянное негромкое потрескивание, когда он перемещается в потоках воздуха, проникающего в комнату через окна. Я подошел ближе, желая дотронуться до поверхности шара дабы обогатить мой каталог впечатлений ощущением ее текстуры, однако, засомневавшись, не донес кончики пальцев на волосок до бумаги. Меня вдруг охватило непреодолимое отвращение – такое, что волосы тыльной стороны моей руки вплоть до предплечья встали дыбом. Клянусь, вся моя плоть съежилась от неприятия сего предмета. В течение кратчайшего мгновения мне не хотелось ничего большего, чем увидеть этот воздушный шар разрушенным – разорванным в клочья, сожженным. Именно такой по сути, но значительно сильнее, реакции я ожидал бы, столкнись я с особенно отвратительным насекомым, а не с забавой эксцентрика. Я уронил руку и решил, что исследования мои на данный момент зашли слишком далеко.
Такая любопытная реакция – не последствия ли дневного путешествия?
IV
Учитывая такую реакцию на шар в предоставленной ему комнате, Коулман предположил, что не сможет заснуть в его присутствии, и намеревался просить Данна после ужина убрать его. Однако по завершении трапезы Данн удалился в библиотеку вместе с Кэлом, заявив, что для успеха их предстоящей совместной работы необходимо начать приготовления как можно скорее. Не говоря уже о том, что вдали от этой штуки первоначальная антипатия к ней казалась Коулману зыбкой и нелепой. Он решил, что может подождать до утра.
Однако за дверью своей комнаты недавняя самоуверенность уже казалась ему бесцеремонной и безрассудной. Поэтому он почувствовал облегчение, обнаружив, что шар отдрейфовал к окну, где его нахождение воспринималось если и не приятным, то не столь отталкивающим.
V
– Вы верите мистеру Данну? – спросила Изабель.
– Боже, нет конечно, – рассмеялся Коулман. – Встреча со стариком Агасфером, самим Странствующим евреем [46], накануне битвы при Геттисберге? Обучение тайным искусствам Симона Магуса? [47] Спасительное заступничество духов его матери, Парацельса и Сведенборга, в его дальнейшей жизни? Это как бы квинтэссенция всех мелодрам, созданных за последние пятьдесят лет. Нет, я подозреваю, что нарратив мистера Данна – не более чем способ привести свои прошлые деяния в согласие с его нынешними практиками.
Изабель нахмурилась, но промолчала. Она наклонилась к кусту, название которого Коулман не знал: в его ветвях шевелила крылышками большая оранжево-черная бабочка.
– Меня куда больше интересует, – продолжил Коулман, – нежелание нашего хозяина пояснить способ, с помощью которого он изготавливает свои шары.
VI
– Вы чем-то озабочены сегодня, – заметила Изабель.
– Вы находите? – Коулман оторвал взгляд от голубой ленты Гудзона.
Она кивнула.
– Полагаю, после вчерашнего рассказа мистера Данна о годах, проведенных им в качестве торговца оружием, ваши мысли витают где-то далеко.
– Боюсь, я не настолько загадочен, как мне хотелось бы, – улыбнулся Коулман.
– Либо я становлюсь более искусной в понимании вас.
Совсем рядом с ними проплыл один из шаров Данна. Коулман поднял руку, чтобы оттолкнуть его, но вновь помедлил в нерешительности: прежде чем пальцы успели коснуться бумажной поверхности, кожа на руках пошла мурашками. Вместо этого он поднялся со скамьи, с которой он и миссис Эрншоу любовались видом из сада Данна, и неторопливо зашагал по дорожке. Миссис Эрншоу поспешила за ним следом. Он упредил ее вопрос о его реакции на воздушный шар, заговорив:
– Вы правы. Я отвлекся, и причиной тому, в частности, слова нашего хозяина, а именно, его рассказ о сделке, которую он заключил на приобретение винтовок, изъятых у участников так называемой Парижской коммуны. Я находился в Париже во время событий Коммуны, прибыл со второй или третьей партией продовольствия, отправленной Великобританией после того, как пруссаки сняли осаду города. Я полагал, мне удастся написать серию статей об обстановке в столице, которая за время осады сделалась центром международного внимания и сочувствия. Моя кандидатура вполне подходила для такого рода задания: я не только свободно владел языком, но в молодости неоднократно бывал в Париже, к тому же поддерживал переписку с несколькими друзьями, которых обрел во время тех поездок. Один из этих друзей помог мне найти жилье в районе Вожирар, и я приступил к работе. Жил я на окраине, поэтому каждое утро отправлялся в город пешком. Поначалу я соблюдал осторожность, но вскоре сделался более уверенным в себе и увеличил радиус своих прогулок, начав бродить буквально повсюду. Некоторые районы города, как мне казалось, не пострадали совсем, другие же… Помню свое потрясение при виде здания Министерства финансов, которое прусские орудия почти сровняли с землей, – то, что от него осталось, напоминало античные руины. К концу дня я возвращался домой и записывал свои впечатления. Раз в неделю я делал короткое эссе с подробным описанием своих впечатлений и отправлял Руперту Куку в «Хоувелл». Материалами этими он оставался довольным, хотя и платил за них сущие гроши. Честно говоря, я не ожидал, что Кук продолжит покупать мои эссе в течение долгого времени, когда их новизна улетучится. Однако в тот момент я находился в Париже, собирая материал для своего следующего романа, который (как я надеялся)
