Чак Хоган - Штамм Закат

Температура его тела ныне составляла 323 градуса Кель­вина, или 50 градусов Цельсия, или же 120 градусов по шка­ле Фаренгейта. Здесь, в глубине земли, он испытывал при­ятное чувство клаустрофобии, родственное нежным ощу­щениям темноты и влажности, — у него появилась особая любовь к тесным, замкнутым помещениям. В недрах Боли­вар чувствовал себя уютно и безопасно, особенно когда в дневные часы натягивал на себя прохладный земляной полог — точно так же как люди по ночам натягивают на себя теплые одеяла.

Помимо всего этого, у него установились особые, почти товарищеские отношения с Владыкой — гораздо выше уров­нем, чем та спиритическая связь, которую ощущают все дети Владыки. Боливар чуял, что среди растущего клана он был особо выделен и его готовят для какой-то большой цели. Например, он один знал, где находится гнездовье Вла­дыки. Боливар понимал, что его сознание глубже и шире, чем у остальных. Причем понимание это рождалось поми­мо каких-либо эмоциональных реакций, помимо формиро­вания особого мнения насчет собственной персоны.

Он просто понимал, и все.

Сюда, в гнездовье, Боливар был призван, чтобы нахо­диться рядом с Владыкой, когда тот восстанет ото сна.

Дверцы вверху шкафа распахнулись. Сначала появи­лись огромные руки, пальцы по очереди ухватили края от­крывшегося проема с той изящной согласованностью дви­жений, которую могли бы продемонстрировать паучьи ноги. Владыка подтянулся и сел прямо. Комки почвы по­сыпались с его гигантской спины на земляное ложе.

Глаза Владыки были открыты. Он уже видел великое множество вещей, и взор его простирался далеко за преде­лы этого темного подземного помещения.

Схватка с охотником на вампиров — Сетракяном, док­тором Гудуэдером и крысоловом Фетом, последовавшее за этим солнечное облучение — от всего этого Владыка бук­вально почернел, и физически, и умственно. Его плоть, когда-то чистая и светлая до прозрачности, была теперь грубой и жесткой, как плохо выделанная шкура. Эта кожа поскрипывала при ходьбе, покрываясь трещинами и от­слаиваясь при каждом движении.

Тварь постоянно сдирала с тела чешуйки плоти, напо­минавшие оплавленные и прилипшие к коже перья.

К этому моменту Владыка потерял уже больше сорока процентов плоти, что придавало ему вид некоего чудовищ­ного существа, выпрастывающегося из черной растрескав­шейся гипсовой формы, в которой ему придали облик. Все это происходило по той причине, что плоть Владыки не обладала способностью к регенерации: верхний слой кожи — эпидермис — просто отслаивался, обнажая дерму — нижний, незащищенный слой, испещренный сосудами, а из-под него местами проглядывал подкожный жир, при­крывающий, и то с прорехами, тонкие фасции. Цвет плоти тоже разнился — от кроваво-красного до желто-жирового, отчего казалось, что все тело покрыто невообразимой бле­стящей пастой из свеклы и жирного заварного крема. Сей­час капиллярные черви Владыки были особенно видны повсюду, в особенности на лице, — они словно бы плавали непосредственно под обнажившейся дермой, гоняясь на­перегонки и создавая рябь по всему гигантскому телу.

Владыка почувствовал близость своего приспешника Боливара. Он перекинул массивные ноги через боковые стенки старого шкафа, со скрипом опустил их на пол и вы­прямился. Комья земляного ложа все еще липли к его телу, и, по мере того как Владыка двигался, короста глины и от­мершей кожи, отваливаясь, падала ему под ноги большими кусками. Обычно гладкокожий вампир восстает со своего ложа таким же чистым, как человек, принявший ванну.

Владыка содрал с тела еще несколько корок отжившей плоти. Тварь давно поняла, что не сможет быстро и сво­бодно передвигаться, если не будет мало-помалу сбрасы­вать с себя мерзкую изуродованную плоть. Эта оболочка долго не протянет. Боливар, стоявший на изготовку возле неглубокой траншеи, которая служила выходом из этого подземелья, обещал быть приемлемым вариантом: он вполне подходил в качестве кандидата для новой физиче­ской оболочки Владыки, хотя бы и временной, — это даже сделало бы ему великую честь. К тому же Боливар отвечал главному условию, непременному для носителя потенци­альной оболочки: у него не было ни родных, ни близких, которым он должен был бы хранить верность. С другой стороны, Боливар только-только вступил во вторую ста­дию эволюции. До полной зрелости ему было еще далеко.

Оболочка может подождать. Она должна подождать. У Владыки сейчас и без того было дел по горло.

Владыка двинулся вперед, показывая дорогу. Он согнул­ся в три погибели и, помогая себе локтями и когтями, при­нялся быстро карабкаться по длинному извивающемуся тоннелю, уходившему вверх. Боливар не отставал. Тварь вылезла в большую подземную камеру, находившуюся бли­же к поверхности, чем гнездилище. Широкий пол ее усти­лал ровный слой мягкой влажной земли, словно бы здесь намечался прекрасный сад, только растения еще не дали всходы. Потолок в камере был достаточно высок — даже Владыка мог стоять здесь в полный рост.

Когда не видимое отсюда солнце ушло за горизонт и по­верхность земли отдалась во власть ночной тьмы, почва вокруг Владыки зашевелилась. Появились маленькие ко­нечности — ручонка здесь, тонкая ножка там, — словно сад и вправду ожил и из-под земли полезли первые ростки. На­конец начали воздыматься детские головки, все еще увен­чанные волосами. Некоторые лица ничего не выражали, иные же были искажены гримасой боли, сопровождающей ночное перерождение этих юных существ.

То были слепые дети из автобуса. Это они вылуплялись из земли, по-прежнему незрячие, но отчаянно голодные, как новорожденные личинки. Дважды проклятые Солн­цем — сначала их ослепили лучи светила, временно покры­того Луной, а потом смертоносный спектр ультрафиолето­вого излучения отказал им в праве на дневной свет, — эти дети должны были стать «щупальцами» Владыки, передо­вым отрядом его растущего ополчения. Будучи обращены, они оказались наделенными особым даром — благословен­ным или проклятым, как на то посмотреть: их способно­сти восприятия намного превышали то, чем располагали остальные особи клана. Особая острота чувствования должна была сделать из них незаменимых охотников. И столь же незаменимых убийц. Зри!

Это был приказ Владыки, адресованный Боливару. Вла­дыка вложил в голову своего помощника картинку, совсем недавно увиденную глазами Келли Гудуэдер в тот момент, когда вампирша столкнулась лицом к лицу со старым про­фессором на крыше дома в Испанском Гарлеме.

Тепловая аура старика была прохладной, совсем серень­кой, зато меч в его руке сиял так ярко, что глазам Боливара пришлось прибегнуть к защитной реакции: его мигатель­ные перепонки опустились, сократив поле зрения до узких горизонтальных щелей.

Келли пустилась в бегство по крыше. Боливар по-прежнему видел все словно бы из ее головы: как она, под­прыгнув, отскочила, как пустилась бежать, — до той секун­ды, когда Келли, перемахнув через парапет, стала спускать­ся по отвесной стене.

Здесь картинка исчезла, и Владыка вложил в сознание Боливара нечто иное — инстинктивное, как у животных, ощущение местоположения дома, совмещенного с атласом подземных путей сообщений, география которого, попол­няемая кланом, постоянно расширялась.

Старик. Теперь он твой.

Фет вышел к пристанищу бездомных еще до прихода ночи. В большой спортивной сумке у него лежали таймер для варки яиц и гвоздезабивной пистолет. Он нырнул под землю на станции «Боулинг Грин» и по рельсам вышел к ла­герю «кротов» у платформы «Южный паром».

Там он потратил некоторое время, чтобы найти логово Безум-Ника, однако ни логова, ни самого Безум-Ника так и не обнаружил. Все, что после него осталось, — это не­сколько щепок от деревянного поддона и улыбающаяся физиономия мэра Коха. Впрочем, полученной информа­ции было достаточно, чтобы Фет примерно представил себе, куда ему двигаться. Он повернулся и направился в сторону трубопровода.

Вскоре Фет услышал какой-то шум, эхом разносивший­ся в тоннеле. Громкий металлический лязг, затем бормота­ние далеких голосов.

Василий вытащил гвоздезабивной пистолет и продол­жил путь по направлению к «Южной паромной петле». Там он и нашел Безум-Ника. Тот, раздетый до грязного нижне­го белья, пытался взгромоздить повыше свою жалкую софу — его коричневая кожа блестела от пота и подземной влаги, сочившейся сверху. За спиной Безум-Ника болта­лась размочаленная косичка.

Его разобранная на части берлога тоже была здесь—в виде кучи мусора, к которой присоединились обломки и других брошенных лачуг, — эта куча возвышалась прямо на путях и представляла собой серьезную преграду движению. Груда мусора доходила до полутора метров в высоту, и сверху, для верности, были добавлены еще несколько кусков шпал.