Чак Хоган - Штамм Закат

— Эти семь имен... Среди них должно быть и имя Сар­ду? — спросила Нора.

— В точности так, — ответил Сетракян. — А если мы узна­ем его имя — его истинное имя, — мы сможем совладать с ним.

— Вы хотите сказать, что мы разыскиваем самые доро­гие «Белые страницы» в мире? — спросил Эф.

Сетракян мягко улыбнулся и передал Эфу каталог.

— Я понимаю ваш скептицизм. Правда понимаю. Совре­менному человеку, человеку науки, даже такому, который видел все, что видели вы, древнее знание кажется архаич­ным. Замшелым. Неким антиквариатом. Так знайте же. Имена действительно заключают в себе сущность вещей. Да-да, сущность вещей. Даже имена в телефонном справоч­нике. Имена, буквы, цифры, будучи постигнуты во всей их глубине, обладают неимоверной властью. В нашей Вселен­ной все зашифровано. Если знаешь шифр — знаешь и саму вещь. А если знаешь вещь, ты управляешь ею. Когда-то я встретил человека, очень мудрого человека, который мог вызвать мгновенную смерть, четко произнеся слово из ше­сти слогов. Всего одно слово, Эф, но очень немногие зна­ют его. А теперь вообразите, что может содержаться в этой книге...

Перегнувшись через плечо Эфа, Нора прочитала то, что было написано в каталоге.

— И она будет выставлена на торги через два дня?

— Что-то вроде невероятного совпадения, вам не кажет­ся? — молвил Сетракян.

Эф внимательно посмотрел на него.

— Сомневаюсь в этом.

— Правильно. Я полагаю, все это кусочки какой-то боль­шой головоломки. У книги очень темное и сложное проис­хождение. Если я скажу вам, что данную книгу считают проклятой, это не означает, будто кто-то когда-то заболел, прочитав ее. Это означает, что всякий раз, когда книга где-нибудь всплывает, ее появление сразу сопровождается какими-то ужасными происшествиями. Два здания аукцио­нов, где она выставлялась в числе лотов, сгорели дотла еще до того, как начались торги. На третьих торгах этот лот заблаговременно сняли, но аукционный зал закрылся на­всегда. Ныне лот оценивается в диапазоне от пятнадцати до двадцати пяти миллионов долларов.

Нора надула щеки и с силой выпустила воздух.

— От пятнадцати до двадцати пяти... — повторила она. — И это за какую-то книжку? За ту, о которой мы говорим?

— Не за какую-то книжку. — Сетракян забрал у Эфа ката­лог. — За ту книгу, которую мы должны купить. Альтернати­вы у нас нет.

— Они принимают чеки на личные банковские счета?

— В том-то и проблема. При такой цене очень мало шан­сов на то, что мы сможем приобрести книгу легальным способом.

У Эфа потемнело лицо.

— Это будут деньги Элдрича Палмера, — сказал он.

— Именно так. — Сетракян едва заметно кивнул. — А за ним стоит Сарду — Владыка.

Блог Фета

Я опять с вами. По-прежнему пытаюсь разобраться со всеми этими делами.

Видите ли, я полагаю, главная проблема людей в том, что они парализованы неверием.

Мол, вамп — это некий парень в атласном плаще. Гладко зачесанные назад волосы, белый грим, забавный акцент. Делает две дырочки в шее, затем превращается в летучую мышь и улетает себе прочь.

Я видел это кино, верно? Да их десятки, какое ни возьми.

Хорошо. Теперь наберите слово «Саккулина».

Да ладно вам, черт побери, вы же все равно в Интернете. Давайте набирайте. Я уже это делал. Снова со мной? Хорошо.

Теперь вы знаете, что саккулина — это ракообразное из отряда усоногих, принадлежащее к подотряду корнеголо-вых. Оно паразитирует на крабах.

Да кому какое дело, кто там на ком паразитирует, пра­вильно? Чего это вдруг я отнимаю у вас время?

Вот что делает самка саккулины, когда она в виде личинки доходит до второй стадии своего развития: она находит уяз­вимое сочленение в панцире краба и впрыскивает себя в по­лость его тела. Оказавшись внутри, она выпускает множество нитевидных отростков, которые распространяются по всему крабьему телу, даже опутывают его стебельчатые глаза.

Теперь, когда краб порабощен, на свет (только этот «свет» внутри краба, вы помните, да?) является собственно самка — в виде мешковидного тела, лишенного конечно­стей. К ней присоединяется самец, и — угадайте-ка, что происходит? Правильно, наступает время спаривания.

Внутри краба-заложника вынашиваются и вызревают яйца, причем краб теперь вынужден уделять все свои жиз­ненные силы заботе об этой семейке паразитов, которая им управляет.

Краб — это хозяин. Беспилотник. Им полностью завла­дел совершенно иной вид, и он вынужден заботиться о яй­цах захватчика, как будто это его собственное потомство.

Да кому какое дело, верно? Ну усоногие, ну крабы...

Я вот к чему: в природе множество подобных примеров.

Одни существа захватывают тела других существ, совер­шенно на них не похожих, и полностью меняют их жиз­ненные функции.

Это доказано. Это известно.

И тем не менее мы считаем, что мы выше всего этого. Мы же люди, правильно?

Верхушка пищевой цепи. Мы едим, но нас не едят. Мы берем, а нас никто взять не может.

Говорят, что Коперник убрал Землю из центра Вселен­ной (ну не может же быть, чтобы я один думал, будто это сделал Галилей!).

А Дарвин убрал людей из центра живой природы.

Так почему же мы до сих пор настойчиво верим, будто мы нечто большее, чем животные?

Давайте посмотрим на себя. В сущности, мы не что иное, как коллекция клеток, деятельность которых согла­совывается химическими сигналами.

Что если какой-нибудь вторгшийся в нас организм возь­мет на себя управление этими сигналами?

Начнет захватывать нас одного за другим?

Станет переписывать слово за словом книгу нашей со­кровенной природной сути, перестраивая нас под соб­ственные нужды?

Скажете, это невозможно?

Почему? Думаете, род человеческий «слишком велик, чтобы рухнуть»?

Ладно. Хватит вам это читать. Хватит лазить по Интер­нету в поисках ответов. Выходите-ка на улицы, раздобудьте себе хоть какое-нибудь серебро и восстаньте против этих тварей. Пока еще не поздно.

Габриэль Боливар ждал. Единственный уцелевший из че­тырех «выживших» после посадки рейса 753 компании «Ред-жис эйрлайнс», он сидел в неглубокой земляной яме, выры­той в подвальном помещении мясокомбината «Решения» городка Черный Лес, в двух этажах от поверхности и этажом ниже зала для сбора крови скотобойни номер три.

Огромный гроб Владыки покоился рядом на узком вы­тянутом возвышении из грунта и камней. В подземном по­мещении царила абсолютная тьма, и тем не менее тепловая аура Владыки была сильной и четкой — в глазах Боливара гроб сиял, словно изнутри него бил яркий свет. Достаточно яркий, что Боливар мог разобрать рисунок резьбы, которая окаймляла дверцы в верхней части, посаженные на двой­ные петли, — настолько высока была температура телесной оболочки гигантского вампира. Тепло, излучаемое им, само по себе подтверждало величие Владыки.

Боливар сейчас пребывал на второй стадии вампирской эволюции. Боли, неизбежные при трансформации, почти утихли — прежде всего их облегчало ежедневное кормле­ние: порции красной крови подпитывали его организм, действуя примерно так же, как в организме человека дей­ствуют белки и вода, участвуя в воссоздании мышечной ткани.

В теле Боливара полностью завершилось создание но­вой системы циркуляции жидкостей: его артерии теперь доставляли питательные вещества в особые полости, рас­положенные внутри туловища. Пищеварительная систе­ма упростилась — все выделения теперь покидали тело через одно-единственное отверстие. Плоть полностью лишилась волосяного покрова и стала гладкой, как стек­ло. Удлинившиеся средние пальцы рук стали толстыми и грубыми, их последние фаланги, снабженные твердока­менными ногтями, больше походили на когти, в то время как все остальные ногтевые пластины словно бы растая­ли — при нынешнем состоянии организма необходимость в них просто отпала, так же как отпала необходимость в волосах и гениталиях. Каждый глаз теперь представлял собой один большой зрачок, разве что образовались крас­ные кольца, заместившие то, что когда-то было нормаль­ными человеческими белками. Боливар ныне восприни­мал тепло в оттенках серого, а его слух — роль ушей те­перь выполнял внутренний орган, совершенно отличный от тех бесполезных хрящей, что прилегали к боковым ча­стям его абсолютно гладкой головы, — неимоверно обо­стрился: он мог слышать, как в стенках его земляной ямы копошатся насекомые.

Боливар теперь больше полагался на животные инстин­кты, чем на остающиеся у него — и стремительно угасаю­щие — человеческие чувства. Он остро ощущал солнечный цикл — даже здесь, глубоко под землей, Боливар точно знал, что на поверхности надвигается ночь.

Температура его тела ныне составляла 323 градуса Кель­вина, или 50 градусов Цельсия, или же 120 градусов по шка­ле Фаренгейта. Здесь, в глубине земли, он испытывал при­ятное чувство клаустрофобии, родственное нежным ощу­щениям темноты и влажности, — у него появилась особая любовь к тесным, замкнутым помещениям. В недрах Боли­вар чувствовал себя уютно и безопасно, особенно когда в дневные часы натягивал на себя прохладный земляной полог — точно так же как люди по ночам натягивают на себя теплые одеяла.