Чак Хоган - Штамм Закат

К женщине, лежавшей на Карле, присоединилась вто­рая тварь — она в бешенстве содрала с него рубашку. Карл почувствовал сильный укус в шею. Нет, на нем не сомкну­лись чьи-то челюсти, и не зубы прокусили кожу, — то был прокол, и после укуса что-то с сосущим звуком защелкну­лось на его горле. Вторая тварь разодрала шаговый шов его брюк, изорвала в клочья штанины ниже паха и впилась во внутреннюю поверхность бедра.

Сначала боль — острая, жгучая, мучительная. Затем, че­рез несколько секунд... онемелость. Такое впечатление, будто какой-то поршень ходит туда-сюда и, работая, глухо стучит, прижимаясь к коже и мускулам.

Карла... осушали. Он попробовал закричать, но во рту не нашлось места голосу — туда залезли четыре длинных горя­чих пальца. Тварь ухватила щеку Карла изнутри, и ее но­готь — скорее коготь, чем ноготь — вспорол десну до самой челюстной кости. Ощущение от пальцев твари было острое, соленое, только это ощущение длилось недолго — его пере­силил медный привкус собственной крови Карла.

Фет ретировался сразу после крушения: он мгновенно осознал, что сражение проиграно. Вопли были просто не­выносимы, но его задача осталась невыполненной, и он сконцентрировался только на ней.

Пятясь, он залез в трубопровод и сразу понял, что места там едва хватало для него одного. Единственное преимуще­ство страха, охватившего его, заключалось в том, что те­перь Фет был переполнен адреналином, от этого зрачки расширились, и Василий обнаружил, что видит все вокруг с неестественной четкостью.

Он размотал тряпки и крутанул таймер, сделав один полный оборот. Три минуты. Сто восемьдесят секунд. Яйцо всмятку.

Василий проклял свое дурацкое счастье — только сейчас он осознал, что при той вампирской бойне, которая разво­рачивалась в тоннеле, ему придется как можно глубже за­браться в трубопровод, использовавшийся тварями для пересечения реки, да еще пятясь задом, с поврежденной рукой и кровоточащей ногой.

Перед тем как взвести таймер, Фет, насколько это было возможно, выглянул в тоннель и увидел тела кротов, кор­чащихся под гроздьями пирующих вампиров. Все кроты были уже заражены, всем пришел конец — всем, кроме Безум-Ника. Он стоял возле бетонной опоры, взирая на происходящее с блаженной улыбкой идиота. Как ни стран­но, ни одна из темных тварей не тронула его. Вокруг неис­товствовали вампиры, а Безум-Ник оставался целым и не­вредимым. Затем Фет увидел, как к сумасшедшему кроту приблизилась долговязая фигура Габриэля Боливара. Безум-Ник пал перед певцом на колени. Два их контура ри­совались в тусклом свете, пробивающемся сквозь пыль и дым, словно изображения на почтовой марке с библей­ским сюжетом.

Боливар возложил руку на голову Безум-Ника. Сумасшед­ший поклонился, затем поцеловал руку и начал молиться.

Все, Фет увидел достаточно. Он сунул бомбу в щель меж­ду трубами и отпустил пальцы. Раз... два... три... — начал он считать, вторя тиканью таймера. Затем схватил свою сумку и, пятясь, пополз по трубопроводу.

Сначала Фет двигался с трудом, однако вскоре стало легче — его собственная кровь, истекавшая из раны, служи­ла смазкой в этой тесной трубе.

...сорок... сорок один... сорок два...

Группка тварей переместилась к входному отверстию трубопровода, привлеченная запахом амброзии, источае­мой Фетом. Василий увидел их очертания в маленьком кру­глом проеме, и все его надежды испарились.

...семьдесят три... семьдесят четыре... семьдесят пять...

Со всей доступной ему скоростью Фет полз, скользя по собственной крови, при этом Василий умудрился раскрыть сумку и вытащить гвоздезабивной пистолет. Пятясь, он во­пил во весь голос и выпускал серебряные гвозди, подобно тому как солдат опустошает магазин автомата, паля по вра­жескому гнезду.

Гвозди Фета глубоко вошли в скулу и лоб вампира, кото­рый первым рвался следом, — хорошо одетого мужчины шестидесяти с лишним лет. Фет сделал еще несколько вы­стрелов — гвозди выбили у мужчины глаз и заткнули ему пасть: один из серебряных штифтов глубоко зарылся в мяг­кие ткани горла.

Тварь пронзительно завизжала и отскочила, через нее быстро полезли другие, по-змеиному извиваясь в тонкой трубе. Фет увидел, что к нему приближается новая тварь, на этот раз — хрупкая женщина в спортивном костюме. На плече у нее была большая рана, оттуда торчала сломанная ключица. Женщина ползла к Фету, а ключица царапала по стенке трубопровода.

...сто пятьдесят... сто пятьдесят один... сто пятьдесят два...

Фет выстрелил в приближавшуюся к нему тварь. Она продолжала ползти, несмотря на то что лицо ее было уты­кано серебром, как подушечка для иголок. Из-под этой по­душечки вдруг выстрелило чертово жало. Оно вытянулось во всю длину и едва не коснулось Фета. Пытаясь спастись, Василий заерзал еще сильнее, продолжая пятиться по скользкому от крови желобу. Выстрел. Промах. Гвоздь от­рикошетил от стенки и прошел мимо вампирши, зато уго­дил в горло твари, лезшей следом.

Как далеко он отполз? Сколько до бомбы? Пятнадцать метров? Тридцать?

Маловато.

Три динамитных патрона спустя — три патрона и одно, бля, яйцо всмятку — он узнает, маловато или нет.

Продолжая стрелять и вопить, Василий вспомнил фото­графии домов из журналов «Недвижимость», с их окнами, высвеченными изнутри. Эти дома никогда не испытывали потребности в крысоловах. Фет дал себе слово: если он каким-то образом выживет, он зажжет свет во всех окнах своей квартиры и выйдет на улицу — просто посмотреть, как это выглядит.

...сто семьдесят шесть... сто семьдесят семь... сто семь­десят...

За тварью расцвел взрыв. Жаркая волна ударила в Васи­лия, он почувствовал, как его тело подхватил раскаленный поршень вытесненного воздуха, понес, понес... но тут на Фета со всей дури рухнула какая-то туша — это было опален­ное тело вампира — и вышибла из него дух.

Проваливаясь в тихую ясную бездну, он вдруг услышал слово. Оно всплыло из глубин памяти и застило мерный счет, звучавший в его голове:

КРО... КРО...

КРОАТОН

Десять тридцать вечера.                

Альфонсо Крим* уже целый час торчал в парке, выби­рая стратегически важную точку.

В таких случаях он был очень разборчив.

Единственное, что ему не нравилось в выбранном ме­сте, — это сенсорный фонарь, льющий сверху оранжевый свет. Впрочем, для таких дел у него есть заместитель — «лейтенант» Ройял, или просто Ройял: всего-то — взломать замок на коробке у основания столба, сорвать крышку и воткнуть внутрь монтировку. И проблема решена.

Фонарь над головой помигал и погас. Крим одобритель­но кивнул.

Он отступил в тень. Его мускулистые руки свисали по бокам — они были слишком велики, чтобы скрещивать их на груди. Торс широкий, почти квадратный. Главарь «Джер-сийских сапфиров» был черным колумбийцем, сыном бри­танца и колумбийки. «Джерсийским сапфирам» подчиня­лись все кварталы, окружающие парк Арлингтон. Если бы они захотели, они подчинили бы и парк, но дело не стоило того. По ночам парк превращался в криминальный рынок, и зачисткой его должны были заниматься полицейские и добропорядочные граждане, а вовсе не «сапфиры». По существу, Крим извлекал даже некоторую выгоду из того, что здесь, в самом центре Джерси-Сити, располагалась эта мертвая зона: она служила чем-то вроде общественного со­ртира, в который стекалось всякое дерьмо из кварталов города.

Каждый уличный угол своих владений Крим завоевал грубой, неприкрытой силой. Как танк «Шерман», он шел напролом и молотил противостоящие войска, пока они не сдавались. Всякий раз, когда Крим завоевывал новый угол, он праздновал победу тем, что ставил на очередной зуб се­ребряную коронку. У Крима была ослепительная и пугаю­щая улыбка. Пальцы его тоже обросли всякой серебряной мишурой. Были у него, разумеется, и цепуры, но сегодня вечером Крим оставил свои шейные украшения на хазе: цепочки — первое, за что хватаются отчаявшиеся люди, когда до них доходит, что сейчас их будут убивать.

Рядом с Кримом стоял Ройял. Он был в меховой парке, поэтому просто-таки обливался потом. В лобовую часть его черной вязаной шапочки был вшит туз пик.

— Он не сказал, что хочет встретиться один на один?

— Сказал только, что хочет сделать ставку.

— Ха! И каков план?

— Чей план? Его? Ни малейшего, на хер, понятия. Мой план? Вот мой план: сделать на его роже эдакий братский блядский шрамчик. — Своим толстым пальцем Крим изо­бразил бритву и чиркнул по лицу Ройяла, словно бы нано­ся длинный глубокий разрез. — Бля, ненавижу большин­ство мексиканцев, а этого особенно.

— Я вот думаю — почему в парке?

Убийства в парке никогда не раскрывались. Потому что никто не поднимал шум. Если ты настолько смел, что мо­жешь зайти в Парк с наступлением темноты, значит, ты настолько же туп, и твоей жизни конец. На всякий случай Крим покрыл кончики пальцев клеем «Крейзи Глю», что­бы не оставлять отпечатков, и обработал плоскую рукоят­ку бритвы вазелином и хлорной известью — так же, как он поступил бы с рукояткой пистолета, чтобы исключить ве­роятность малейших следов ДНК.