Сефира и другие предательства - Джон Лэнган

Константина до Аниты Блейк, работа в этом направлении не увлекала меня с самого начала: я опасался слишком легкой возможности соскользнуть в область непреднамеренного пародирования. Некоторое время я провел в размышлениях о нуаре как о жанре, не столько о Дэшиле Хэмметте и Рэймонде Чандлере, с их детективными историями о людях, идущих по «злым улицам», при этом будучи не злыми, сколько о Джеймсе Кейне и Джиме Томпсоне, с их историями о женщинах и мужчинах, обреченных своими амбициями и взаимным предательством. И чем дольше я размышлял, тем больше мотив предательства казался мне центральным в нуаре, мощным двигателем, отдаленно рокочущим под поверхностью разнообразных сюжетов, увлекая за собой множество персонажей к их взаимной гибели. В то же самое время я думал о рассказе, над которым, как сказал мне мой друг Лэрд Баррон, он сейчас работает. Вдохновленный знаменитым полотном Гойи «Сатурн, пожирающий своего сына», Лэрд написал рассказ, название которого должно было звучать так: «Gula di Saturno» [82] (опубликован под названием «Челюсти Сатурна»). Речь в нем о человеке, столкнувшимся в вестибюле отеля со своим врагом, после чего этот враг превратился в гиганта в образе Сатурна Гойи: те же безумные выпученные глаза, растрепанные волосы и хищно раззявленный рот. Вспомнил ли я детское издание книги «Джек и бобовое зернышко», наверняка британское, присланное мне в посылке, возможно, одной из моих бабушек, с множеством картинок красноносого великана, чье лицо казалось мне одновременно пугающе злым и глупым? Возможно. Вспоминается и великан из диснеевской версии той же истории, у которого благодушное выражение физиономии с недостатком ума вдруг меняется на маску ярости и голода, когда он понимает, что его ограбили. Не стал бы утверждать, что великаны играли большую роль на просторах моего детского воображения. Это огромное пространство было заполнено динозаврами, Тираннозавром Рексом и Трицератопсом, и кайдзю, Годзиллой и Гамерой, а еще – драконами, Смаугом и Глаурунгом. Как ни странно, чем старше я становился, тем больше меня интересовали великаны; не могу сказать, по какой конкретно причине. Мы с Лэрдом постоянно обмениваемся идеями, так что это не казалось мне проблемой, но, хотя мне была по душе идея использовать персонажа с этой картины (да и облик гиганта в целом), я так и не смог сообразить, как именно это сделать.

Новости на тот момент полнились историями о мучениях, и все это в связи с продолжающимися последствиями терактов 11 сентября. От сенсационных сообщений в прессе о тюрьме «Абу-Грейб» в Багдаде до разоблачающих фактов, касающихся следственного изолятора Парван на авиабазе в Баграме, не говоря уже о тюрьме в Гуантанамо и сети секретных объектов, используемых ЦРУ в его программе «чрезвычайной выдачи» [83] – история за историей, раскрывающие использование так называемых допросов с пристрастием, рисуют гораздо более мрачную картину того, насколько война с терроризмом ведется иначе, чем раньше. Друзья и родственники, служившие в армии, выражали свое возмущение по поводу применения и попыток оправдания пыток, и эти настроения, насколько мне известно, разделяло подавляющее большинство служащих в американских вооруженных силах. Из того, что я видел по телевизору и читал в газетах, мотивы нападений на заключенных во всех перечисленных местах были связаны скорее с жаждой мести, причем мести самой примитивной и жестокой, чем с получением полезных разведданных. В некоторых случаях мужчины и женщины, принимавшие участие в пытках, по-видимому, переходили границу, своеобразный личный Рубикон, по ту сторону которого оказывались склоны, с головокружительной скоростью увлекавшие их вниз.

Из сопоставления древности и современности и родилась идея рассказа о женщине – бывшем солдате, – позорно уволенной со службы за причастность к мучительной смерти мирного жителя-афганца и и нанятой компанией, связанной с вооруженными формированиями (так же в духе моего предыдущего рассказа «Широкое плотоядное небо», для тех, кто зациклен на подобных связях [и важной части другого рассказа, к которому я не сегодня-завтра вернусь]), чтобы установить контакт и захватить человека, который помогал моему солдату и ее товарищам в их ужасной работе. Человек, которого им приказали взять под стражу, разумеется, окажется совсем не таким, как они предполагали. Идея перенести действие этой истории в Париж частично возникла благодаря слову «нуар», которым французы одарили нас для описания художественной литературы и фильмов, создателями которых были мы. Мне понравилась идея качнуться в этом направлении и в то же время использовать городские условия, в которых происходит действие многих «нуарных» историй. Однако существовали и более личные причины. Год или два назад я посетил Париж с женой и младшим сыном, и пока Фиона проводила дни на научной конференции, мы с Дэвидом осматривали Лувр (где «Мона Лиза» произвела на него меньшее впечатление, чем статуя Геракла перед гидрой размером со скамеечку для ног, хотя мумии ему понравились, особенно мумия аллигатора). Втроем же мы осмотрели Нотр-Дам, заглянули в книжный магазин «Шекспир и компания» и погоняли большие игрушечные лодки в фонтанах парка Тюильри. Дэвид и Фиона поднялись на Эйфелеву башню, что для меня, из-за боязни высоты, оказалось невозможным, – я лишь нервно наблюдал за ними снизу. Жители Парижа показались мне много дружелюбнее, чем я ожидал, возможно потому, что я, когда демонстрировал свой чудовищный французский, всякий раз не забывал извиняться за его чудовищность. Париж запомнился живо и ярко, и мне захотелось включить его в рассказ, пока он оставался в памяти таковым.

Как ни странно, я забыл, что рассказ Лэрда завершился в гостинице, и вспомнил только после того, как был опубликован мой, и я наконец-то прочитал третий сборник Лэрда «Прекрасное, что ждет всех нас». И я почти уверен: именно мой друг Ник Кауфманн указал на сходство названий наших рассказов, что поразило меня, поскольку я довольно долго его обдумывал.

«Третий всегда рядом с вами». Этот рассказ также обязан своим появлением приглашением в антологию Эллен Датлоу. Идея заключалась в том, чтобы написать произведение, посвященное вампиризму, – не историю о вампирах, как подчеркнула Эллен, а историю о вампиризме. В то время, когда письмо Эллен появилось в моем почтовом ящике, я все еще работал над рассказом «В Париже, в пасти Кроноса», и замысел нового рассказа возник отчасти как стилистический ответ на него. Когда я писал «В Париже…», я попытался использовать прозу более близкую к упрощенному, саркастичному языку классического нуара. Чаще всего история, за которую я берусь, приобретает индивидуальный стиль, следование которому становится решающим для ее эффекта в целом. После долгого периода, когда я ограничивался более «сдержанной» прозой, мне захотелось немного расслабиться, позволить языку следующего проекта, образно говоря, размять ноги. Сюжет этого