Сефира и другие предательства - Джон Лэнган

рассказа я почерпнул из душераздирающей истории моего друга о том, как его замужняя подруга позвонила ему, чтобы признаться в длительном романе, продолжавшемся вплоть до ее помолвки и брака с нынешним мужем. Без сомнения, то, что меня потрясла эта история, свидетельствует о моей наивности, но, думаю, ее продолжение удивило бы любого. Через год или два после того, как подруга моего друга, признавшись мужу, семье и друзьям, порвала отношения с любовником и попыталась восстановить свой брак, мужу позвонил бывший любовник его жены и попросил позвать ее к телефону. Когда муж спросил его, с чего бы ему соглашаться на такое, бывший любовник ответил, что умирает от редкой формы рака и ему оставалось жить всего несколько недель. (Меня настолько потряс такой поворот событий, что я так никогда и не узнал, согласилась ли женщина поговорить со своим бывшим любовником.) Удивительная история, в немалой степени из-за вопросов, которые она разбудила во мне, и не в последнюю очередь: как пара вообще может оправиться от такой драмы? Скажу честно, я не был уверен что им это удастся. Такого рода ситуации преследуют отношения, присасываются как пиявка и продолжают пить кровь, раздуваясь в процессе. Это настоящий вампиризм, и требовалось совсем чуть-чуть для того, чтобы подтолкнуть сюжет к сверхъестественному. В то время я читал кое-какие рассказы Роберта Эйкмана, и в некоторых деталях истории, которую я написал для Эллен (маленькая каменная Венера, шершавую поверхность которой жена потирает пальцами, странная церковь, в которой проходит отпевание Элси Дюрант) я пытался предложить косвенные намеки на оккультизм, хотя они, возможно, получились чересчур загадочными. В любом случае, то, что вышло, было в такой же степени историей о привидениях, как и все остальное; на самом деле, это одна из немногих «настоящих» историй о привидениях, которые я написал (полагаю, к ним же можно отнести и мой первый роман «Дом окон»). При написании рассказа я оглядывался на сюжет «В Париже…»: если в предыдущем рассказе я акцентировал внимание на действии зачастую насильственного характера, то в этом основное внимание уделялось внутреннему. Название рассказа навеяно мне «Бесплодной землей» Т. С. Элиота – одного из основополагающих произведений моего студенческого опыта. (Я и мои друзья были просто одержимы этой поэмой; помню, как мы с приятелем провели несколько часов, подробно комментируя первые пятьдесят или около того строк, используя чернила разного цвета для отслеживания различных интерпретирующих связей.) В поэме Элиота представление о ком-то видимом краешком глаза относится к неизбежной, но нереализованной встрече с воскресшим Христом; мне понравилась идея адаптировать его для описания иных символов, которые могут сопутствовать браку.

«Невыносимая близость воздушных шаров мистера Данна». Идея написания этого рассказа возникла из приглашения южноафриканского литературного критика и обозревателя Ника Геверса составить вместе с Джеком Данном антологию рассказов, действие которых происходит в XIX веке. Я связал электронное письмо Ника с тем фактом, что мой первый опубликованный рассказ «На острове Скуа» использовал «клубный нарратив», лежащий в основе множества великих произведений английской художественной литературы конца восемнадцатого века (а также, что менее очевидно, работ Генри Джеймса), в то время как в моем втором рассказе использовался жанр эпистолярного повествования, также бывший в моде в то же время (и так же, на этот раз более явно, в творчестве Генри Джеймса). Не знаю, прочел ли он мой первый роман «Дом окон», в котором немало внимания уделено Диккенсу, но если прочел, то это стало еще одним обусловливающим фактором.

Забавно: за то время как я публикую произведения в жанре ужасов, меня в определенной степени стали ассоциировать с более старыми традициями в этой области, в том числе с традициями Диккенса, Генри Джеймса и М. Р. Джеймса. Эта ассоциация приятна и лестна мне. Тем не менее ко всем этим мастерам я пришел в своей писательской жизни позже, мои ранние влияния были более современными: Стивен Кинг, Питер Страуб, Стэн Ли и Марв Вольфман. Учитывая то, что я продолжаю ценить и увлекаться творениями Генри Джеймса, а также мой возрастающий интерес к обстоятельствам его жизни (последнему способствовали работы ряда прекрасных биографов, в том числе Леона Эделя, Фреда Каплана и Линдалла Гордона), идея написать историю, в которой Джеймс или некто его напоминающий мог бы выступить в роли главного героя, показалась мне особенно привлекательной. (Я не слишком надеялся, что мне удастся достичь «плотности» прозы Джеймса, но полагал, что смогу обойти это ограничение, используя мой «Джеймсозаменитель»). Интересно, что в данном случае у меня в голове уже сложился конкретный образ, а именно: большой воздушный шар, изготовленный из какой-то плотной коричневой бумаги, – в такую, например, мясник мог заворачивать отрубленные куски мяса. И я был почти уверен, что шар покрывали некие письмена и он был одним из нескольких подобных изобретений. Я не знал, какую значимость имеют воздушные шары, и передал свое увлечение ими своему главному герою, приведя его в дом, где они содержались, чтобы написать о них. Упомянув Покипси в качестве места действия, я хотел сделать больше, чем просто продолжить использование региона, который называю своим домом. Мне хотелось опереться на историю региона Мид-Гудзон как центра спиритической деятельности в девятнадцатом веке. С этим фактом я впервые столкнулся в книге Карла Кармера [84] о Гудзоне, в главе, подробно описывающей сложные загадочные видения, которые, согласно зафиксированным впечатлениям спиритуалистов, происходили в этих краях. В чреве бумажных шаров, как я понял, обитало нечто, оно содержалось как бы в заточении, и, вероятно, представляло собой то, что некоторые из тех спиритуалистов видели во время своих внетелесных астральных путешествий. У меня также был образ Джеймса из прекрасной книги Линдалла Гордона «Частная жизнь Генри Джеймса: две женщины и его искусство», в которой писатель нанимает гондолу доплыть до лагуны, окружающей Венецию, чтобы попытаться утопить в ее водах несколько платьев, принадлежащих писательнице Констанции Фенимор Вулфсон. Эта женщина недавно умерла, возможно покончила с собой, и находилась в близких отношениях с Джеймсом. Насколько близких, можно лишь предполагать, но попытка Джеймса утопить ее платья наводит на мысль о глубине и интенсивности их связи. Не нужно обладать богатым воображением, чтобы предположить, будто Джеймса преследовали его отношения с Вулфсон, и мысль об этом заставила меня задуматься о том, какие еще сожаления и воспоминания могли мучить его. Я видел, как те странные бумажные шары подплывают поближе к нему, пока он рассказывает о них (и, возможно, в их ленивом, но зловещем движении было что-то от часового из старого сериала «Узник»). Генри Джеймс рос в