Сефира и другие предательства - Джон Лэнган
Над диваном я повесил копию полотна Фрэнсиса Бэкона [69] «Картина». Странное произведение. На заднем плане изображена пара туш животных, возможно, коров, чья разделанная плоть подвешена таким образом, что наводит на мысль о распятой фигуре. На переднем плане мяса больше, справа ребра и позвоночник, слева – длинная часть, возможно, ноги, и оба поддерживаются тонкими листами металла, образующими подобие каркаса кафедры. Центр картины занимает мужчина или женщина, чья голова полностью затемнена маленьким черным зонтиком над ней. Виден лишь открытый рот и плоть вокруг него – бледная, как у трупа. Основная часть фигуры представляет собой черную массу с тускло-белыми пятнами в центре, пятнами призрачными, намекающими на узнаваемые формы, но не складывающимися в них. Впервые я увидел картину Бэкона на курсе лекций по истории искусств. Читавший его профессор охарактеризовал картину постхристианской, элементы ее заимствованы из образа католического священника, служащего мессу, а затем лишены всякого духовного содержания, и в итоге осталось не празднование Воплощения, а только карне, мясо, одним словом. Я не имел права судить об интерпретации профессора, но само произведение меня впечатлило, и я купил репродукцию, чтобы повесить у себя в гостиной. Теперь, окутанный тем самым чувством, жуткой уверенностью в моем неизбежном проклятии, которое развевалось позади меня, словно длинный черный плащ, я воспринимал картину как предсказание, прогноз того, что ждет меня по ту сторону могилы, низведенное к его основным элементам, немому страданию от рук неистовой тьмы, квадратные зубы которой всегда пребывали в предвкушении следующего укуса.
Единственное, что мне оставалось, – это действовать. Холодильник мой был забит пивом, бутылки стояли сложенными друг на друга под углом, как части стеклянного пазла; я снимал их по две, по три за раз, выстраивая в ряд на кухонной стойке. Как только пиво в холодильнике закончилось, я достал из морозилки бутылки «Абсолюта» и поставил их на стойку. Из спальни я притащил «Johnny Walker Red», отнес бутылку к раковине, отвинтил крышку и перевернул вверх дном. Сильный запах виски ужалил мои ноздри, когда длинной янтарной лентой напиток хлынул из бутылки. Вслед за «Johnny Walker Red» я вылил «Абсолют», затем открыл каждую из тридцати двух бутылок пива, отправил содержимое пениться в стоке. Освободив свою квартиру от алкоголя, я ополоснул бутылки и в три захода отнес их к контейнерам для мусора, стоявшим за жилым комплексом. В ящике для белья моего комода лежал пакетик с травкой, а в аптечке, в большом пузырьке из-под аспирина, – пара таблеток кислоты. Все это я спустил в унитаз, хотя был один ужасный момент, когда я испугался, что засорил унитаз, и это вызвало краткую параноидальную фантазию, в начале которой я сообщаю о засорении своему домовладельцу, а в финале вижу, как закрывается дверь в мою камеру. Но не успел я окунуть руку в переполненную чашу унитаза, чтобы попытаться прочистить засор вручную, как «пробка» поддалась, и вода, бешено закрутившись, унеслась прочь. Даже избавившись от наркотиков, я испытывал спазм страха, задавшись вопросом, используется ли в этом доме септическая система или же он подключен к городской канализации. Мысль эта сопровождалась чересчур яркой и отчетливой картиной: вот полиция снимает крышку цистерны септика и видит плавающий в сточных водах комок размокшей марихуаны, зная наверняка, что он принадлежит мне. Да ладно, наконец успокоил себя я, квартиры подключены к канализационной сети. Наверняка подключены. Мы же в центре города.
Вполне успокоившись, я продолжил уборку квартиры, собирая разбросанные по гостиной и спальням номера «Плейбоя» и относя их в мусорные контейнеры. В тот период я, образно говоря, разрывался меж двух подружек: Кэрол, с которой встречался последние шесть месяцев и которую потерял, переспав с Кэтрин, которая предполагалась стать любовницей на одну ночь (на самом деле, на один день), но стала для меня кем-то другим. Дней пять я, как говорил своим друзьям, жил как в сказке, встречаясь с ними обеими, пока Кэрол не заявилась как-то ранним утром в квартиру, застигнув меня и Кэтрин на месте преступления, и на этом моя сексуальная жизнь прервалась – то густо, то пусто. Однако у меня оставалась чуть ли не полная коробка презервативов, которую я купил в расчете на то, что она быстро закончится. Я выудил ее из-под кровати, выполнил ею слэм-данк [70], вытащил мешок для мусора из ведра и отнес в мусорный контейнер.
Вернувшись в квартиру, я открыл телефонную книгу на желтых страницах и отыскал перечень «Церкви». Неподалеку от моей квартиры за пределами кампуса пресвитерианской церкви не оказалось, но таковая нашлась в пятнадцати минутах езды. Я позвонил по указанному в справочнике номеру, и автоответчик проинформировал меня, что воскресные службы начинаются в десять утра. Я отметил время в своем календаре, пожалев, что до воскресенья еще четыре дня. На сей раз я пожалел, что не католик: мне хотелось немедленно отправиться к священнику, исповедоваться в своих грехах и услышать, что прощен. Я знал, что в принципе так оно и было и что для прощения грехов мне достаточно лишь покаяться в них, но возможность услышать эти слова от кого-то и была утешением и обретением уверенности, которые я искал. А пока я занял себя тем, что позвонил отцу, его не оказалось дома, но его сожительница сорок пять минут рассказывала мне о своем недавнем решении оставить жизнь буддийской монахини. Я продолжал работать над своим дипломным проектом, который превратился из ироничного рассуждения об экстернализации [71] и мифологизации самых темных импульсов культуры в своего рода полевой справочник по врагу рода человеческого – фигуре, которая стояла гораздо ближе ко мне, чем я предполагал, и отравляла воздух надо мной своим зловонным дыханием.
В течение следующих четырех недель я посещал церковь каждое воскресенье – хотя и пропускал кофепития после службы (особенно песнопения
