Андрей Щупов - Сонник Инверсанта
— А что на кассете?
Адмирал распахнул чемоданчик, не без некоторой торжественности извлек портативный магнитофон.
— Здесь записи. Всех ваших последних разговоров.
— Вы хотите сказать — наших?
— Нет, именно ваших. А вот с кем именно… — плечи Адмирала судорожно передернулись. — Собственно, потому я и взял с моих людей подписку о неразглашении. Видите ли… Это по всем статьям беседа, но что касается второго собеседника…
— Момент! — я поднял руку. — Кажется, я понял. Голоса второго собеседника на ленте не слышно, так?
Адмирал Корнелиус кивнул.
— Да, на пленке попросту временные лакуны. Тем не менее, мои помощники, Перкарлайт и Зулис, уверены на все сто, что это разговор двоих человек. По временным параметрам, по логике, по всему. То есть, возможно, я перехожу грань дозволенного, но я бы хотел все-таки знать…
— Сумасшедший ли я? — я усмехнулся. — Но ведь вы сами курировали мое лечение! Я полагал, эта тема исчерпана.
— Да, но сумма необъяснимого превышает все мыслимые пределы. А мне бы очень хотелось вам доверять!
Я внимательно взглянул на Адмирала. Этот человек не лгал и не лицемерил. Подобно верному служаке-псу, он и впрямь хотел обрести доброго надежного хозяина. Он желал сильного монарха, но он отчаянно боялся недосказанности и подвохов. Уж чего стоят дворцовые интриги, этот прохвост знал превосходно. И выбор свой он остановил на мне отнюдь не случайно. Человек, способный предсказать затопление подвалов и смерть колдуна-поджигателя, мог предсказать и более весомые события. Например, будущее страны, происки ближайших соседей и так далее, и тому подобное.
Другое дело, что Корнелиус понятия не имел о моем Отсвете. Между тем, Осип приносил мне не просто сны, а знания. Он мог разгуливать где угодно и совершать самые немыслимые действия, он мог заглядывать в самые невероятные дали, но объяснять все это Адмиралу я не собирался. Проще уж сразу признать собственное сумасшествие и вновь возвращаться в психушку.
— Давайте договоримся так, — предложил я. — Слушать записи мы не будем. Я прекрасно все помню, и беседы, о которых идет речь, действительно имели место. Имели, и более того — будут иметь место в дальнейшем. С кем я беседую, вы не поймете. Думаю, вам это не так уж и нужно. Но можете мне поверить, к нашим с вами отношениям касательства это не имеет, как не имеет это отношения и к нашим общим недругам. Позднее я как-нибудь постараюсь растолковать, в чем тут дело, но пока это делать рано.
— Но если это происки…
— Ни в коем случае! — я твердо покачал головой. — Это не происки врагов, и давайте забудем о политике стрелочников. Знаете, есть такое изречение: трудно искать черную кошку в комнате без света — особенно если этой кошки там нет. Вот и нечего заниматься чепухой.
Адмирал Корнелиус упрямо набычился.
— Но я думал, что если за этой записью охотились, рискуя собственной шкурой…
— По глупости! — перебил я его. — Рискуя собственной шкурой по собственной глупости! Потому что тоже ищут черных кошек в черных комнатах.
Адмиралу не слишком понравилась моя речь. Это было видно по поджатым губам, по хмурому виду. Но как бы то ни было, он принял мое объяснение. По всей вероятности, к мысли о том, что я в какой-то степени являю собой господина Кандидата-Консула, он начинал уже привыкать.
— И последнее!..
Он с готовностью поднял голову.
— Если вы об Ангелине и Павловском, то девушка уже едет сюда. Господина Павловского все еще ищут.
— Я хотел спросить другое: что за странные имена у ваших помощников?
— Зулис и Перкарлайт? Не понимаю?… — он пожал плечами. — Самые обычные имена. Не такие, конечно, как Корнелий или Артем, но тоже вполне распространенные.
Чтобы не выглядеть дураком, я кивнул.
Глава 5 Маленький фейерверк…
Этой ночью Осип, разумеется, отсутствовал, а утром, едва появившись, сбросил с себя шинельку и начал проворно обряжаться в полосатую, неведомо откуда взятую тельняшку.
— Живем! — азартным шепотом сообщил он. — Паровоз бежит, поршни работают!
— Мне бы твои заботы. — Я поморщился.
— Это уж хренушки! — Осип покачал головой. — Ты у нас теперь из ранга августейших особ, а им жизненные радости не положены.
— Что же им положено?
— Мигрень, подагра и ранняя смерть от бомбы обкурившегося провокатора.
— И все?
— Ну… Если мало, еще всенародное обожание и ночной геморрой.
— Спасибо.
— Не за что, Ваше Величество… — став похожим на матроса анархиста, Осип подмигнул мне сразу двумя глазами и вновь удалился — на этот раз вполне по-человечески — через окно. По-видимому, отправился к белокурой студентке Клаве.
Впрочем, так оно было даже лучше, потому что уже через полчаса ко мне доставили мою Ангелину. И снова, увидев ее, я испытал двойственное чувство, — эту девушку я, без сомнения, знал, хотя знать ее я определенно не мог. Ни в прошлой своей жизни, ни в позапрошлой. Тем не менее, два образа слились в один, и этот обновленный образ я снова полюбил. Конечно же, она не была Натальей, но что-то от Натальи в ней явно присутствовало.
— Ты живой! — прыгнув от порога, она повисла у меня на шее. Сохранить невозмутимость не получилось. Глядя на ее слезы, я почувствовал, что и у меня невольно першит в груди. Так мы и стояли у порога, молча стискивая друг друга в объятиях. И тотчас исчезла жалость к себе и тому убежавшему в никуда миру.
В общем, было, над чем призадуматься. Хотя вряд ли я мог выдумать что-либо новое. По мнению сильных, любовь — это сплошные сопли. По мнению всех прочих, — болезнь и наваждение. Сейчас же точность формулировок меня не интересовала. Вполне добровольно я готов был страдать этой болезнью и этим наваждением.
— Господи, подумать только! — шепнула она. — Ты — и Кандидат-Консул!..
— Разве я не говорил тебе об этом раньше?
Она помотала головой.
— Ты говорил, что ты дипломат, но я и этому не верила. Ты ведь был раньше совсем другим!
— Лучше или хуже?
— Другим!..
Ревность — едкое чувство. Во всяком случае, говорить про «раньше» мне тут же расхотелось. Да и вообще расхотелось о чем-либо говорить…
Я взглянул на кровать, вернулся взглядом к распахнутой двери. Ногой захлопнул последнюю и стремительно подхватил Анну на руки. Она могла бы обидеться, но она не обиделась. Более того, моя торопливая свирепость ей даже пришлась по нраву. Мне даже не пришлось разогревать ее, — да мне этого и не хотелось. Я сам жаждал прохлады, и мой раскаленный альпеншток вошел в нее, как орудие ката в тело пытаемого пленника. Я не слышал шипения, но она явственно застонала. Не от боли, — от наслаждения. Как бывший психолог я мог объяснить это весьма просто: мы оба спешили разрядиться. От нервного напряжения, от затянувшихся страхов. И странное дело: моя слабость, перетекая в нее, обращалась в силу, а мое собственное исступление возвращало Ангелине былую выдержку. Это нельзя было именовать животным актом. Не было это и соитием двух мыслящих существ, — мы попросту лечились. Как умели и как могли. Она избавлялась от собственных переживаний, я — от своих. Трение наших тел добывало все тот же животворный огонь древних, и как в старину он продлевал нам жизнь, стимулировал к новым безумствам и новой боли…
А после наманикюренным пальчиком Анна выводила узоры у меня на груди, и я гладил ее по теплой спине, думая, что сам по себе человек всего лишь грустная половинка. И жаль, что этап окончательного становления неоправданно затягивается. Необходимы звенышки, без которых цепочка никоим образом не сложится. Но звенышек под рукой нет, и люди мучаются, вершат глупости, рыщут по земле, убивая себе подобных. Кто знает, потому, может, и убивают, что не находят свои биологические «половинки», к чужим же испытывая патологическую ненависть. Для того и дается им столь долгая жизнь, чтобы обрести, наконец, самое себя. Поскольку личностей нет, а есть математика сверхтяжелых чисел. Геометрия в разрезе и объеме. И люди, бродят по свету, не ведая, что на деле являются всего лишь дольками чего-то более целого. А впрочем… Надо бы расспросить обо всем этом Осипа. Уж он-то в подобных дебрях наверняка не плутает…
Ангелина, между тем, рассказывала про обыск и вооруженных людей, про перепачканный паркет и разорванные книги, про странного седого человечка, задававшего ей мудреные вопросы, про то, как со вчерашнего дня жизнь разом переменилась, и пара уборщиц перемыла все полы в квартире, а дюжий хлопец в синей униформе сноровисто сменил замки на дверях и, подробно расписав все коды, наделил запасными ключами.
На языке у меня вертелся добрый десяток вопросов, но опять все больше про прошлое. Только вот беда — прошлое тесно увязывалось с тем, кто был с ней до меня, а потому я молчал и думал. О погибшем Первом Визире, об Адмирале Корнелиусе, о больничных, воплотившихся в явь снах, о том, что лучше бы я сам сдал экзамен за Клавочку, нежели плыл в те ворота, в которые с неодолимой силой засасывало меня вот уже который день.
