Камень-1. Часть 3. Суета сует и никакой войны. - Александр Бельский
Однако Стасик уже твёрдо усвоил максиму «не можешь — научим, не хочешь — заставим!», и сейчас решил ознакомить с ней затвор. Плюнув на попытки правильно его посадить-научить, Тополь сразу перешёл ко второй фазе, фазе «Заставим!». Находчиво вооружившись обломком кирпича, он стал забивать затвор на место. И к моменту смены почти преуспел в этом. Младший унтер Зуев, увидев новенькую, муха на ней не трахалась, а если и трахалась, то не кончала, СВТ, сначала только глухо зарычал. Щедро усыпаные кирпичной пылью и крошкой погнутые салазки направляющих и покоцаный затвор видны были, как говорится, невооружённым глазом. Но до состояния исступлённого бешенства его довел снисходительный ответ Стасика на простой и вежливый даже, с учётом обстоятельств, вопрос унтера:
— Рядовой Федулов! Ты вот на хрена вообще разбирал оружие? Что, не ясно, что на посту это запрещено Уставом?
— Никак нет, господин унтер-офицер! Вы плохо знаете Устав! В разделе «часовому запрещается» нет ни слова о сборке и разборке оружия!
Зуев не выругался, нет! У унтера были стальные нервы и алмазная воля. Но всю дорогу до караулки Стасик промаршировал прусским строевым шагом, на шее у него хомутом висел ремень с подсумками и ножнами, а безвременно почившую СВТ он нес на вытянутых руках. Сам же он громко декламировал Устав гарнизонной и караульной службы. Голосом Тополь особо выделял пункт о том, что часовому нужно «иметь на посту оружие заряженным по правилам и всегда готовым к действию». Через каждые пару шагов Федулов подскакивал молодым козлом. Ну, потому что Зуев, без затей, пинал его сапогом то в правое, то в левое полупопие. Не сильно, но больно. Но декламацию Стасик не прекращал, хотя в эти секунды она и принимала несколько визгливый характер. Сам же унтер, возможно, даже не зная того, цитировал бессмертное произведение, опечаленно цедя себе под нос:
— Знатоки! Убивать надо таких знатоков!
Фраза про дурака и стеклянный хер была в тот день избита до смерти, реанимирована и снова избита, а двухстраничный конспект слов Позднякова, обращённых к Стасику, долго ходил по рукам как внутри, так и за пределами второй отдельной роты. Там было только два цензурных слова, «хероглазое членистоногое». На неделю Стас прописался на тумбочке, на ПХД был брошен на чистку выгребных ям, и некоторое время его жизнь была напряжённой, неинтересной и утомительной. С учётом всех обстоятельств, это было невероятно милосердно и снисходительно по отношению к светкоубийце-Топольку. Но это вовсе не помешало последнему нахохленной цаплей бурчать с места дневального о том, что с ним поступили жестоко и несправедливо, а он-то, как раз, кругом прав. Тем не менее, специализированный жандарм-дневальный слишком большая роскошь, и, с опаской, осторожно и под приглядом, Тополя начали выпускать в полевые, а затем и боевые выходы. Особо опасных глупостей с его стороны не случилось, хотя, конечно, сбор земляники на минном поле — аттракцион нетривиальный. Так что, как был Стасик тревожным пацаном, так и оставался. Но при этом он умудрялся по какой-то просто невероятной снисходительности фортуны не просто оставаться в живых, а ещё и вылезать из всех передряг без особых для себя последствий, его миновал и госпиталь, и военно-полевой суд. Даже на гауптвахту при прочих равных его не отправляли за то, за что любой другой прописался бы там дней на десять — это же Тополь, что с него взять? Что ещё больше утверждало последнего в ошибочном мнении о своей собственной гениальности, избранности и превосходстве. И он продолжал время от времени творить машинным маслом по перхоти. Причём ответить, зачем он это делает, не мог и он сам, ну, словно кто-то просто Стасику в уши шепчет и его рукой водит. Одним из спусковых крючков, мгновенно выстреливавших Тополя в «неадекват и неописуй», по словам того же унтера Зуева, был пунктик о трофеях. С огромным возмущением он узнал, что в армии (и жандармерии) трофеи есть собственность армии (и жандармерии), а то, что он полагает трофеем, есть насквозь незаконное и наказуемое мародёрство. Нет, никто не спорит, иногда граница между солдатским трофеем и мародёркой тонка, полупрозрачна и подвижна. И на нож с серебряными рунами — защитой от оборотня, пачку патрон или амулет от морока, снятые бойцом с убитого или взятого в плен противника, никто из начальства и не обратит внимания, особенно если этих самых патрон нехватка. Но Стасик-то грезил иным! Несметными горами сокровищ, и неслыханными амулетами, способными двигать горы и стирать страны с лица мира! Чудодейственным декоктом, после которого он станет могучим магом, сильнее которого нет и быть не может! И чтобы девушки любили, все и сразу. И всё это рухнет ему в руки без малейших усилий с его стороны. Как раз эти грёзы и рулили им, и толкали под локоток. Всё, сразу и без усилий выиграть по трамвайному билету, который даже не купил, а нашёл на полу трамвая, было его идеалом и его пониманием счастья. Он не верил и не мог поверить, что другие могут думать как-то иначе, и ещё больше не верил, что всё приходит, даже тем же колдунам, только после упорного и упоротого труда. Стасик был из тех людей, которые уверены, что не сегодня-завтра на них просто так обрушится счастье, и ликующий народ на руках понесёт их вместе со счастьем прямиком в княжьи палаты в Кремле, по белой мраморной лестнице, обожая и преклоняясь. Он был так глубоко и искренне убеждён, что именно он не должен никому и ничего, а вот ему должны все и всё, что всегда, столкнувшись с тем, что ему, по его мнению, что-то недодали, недоумевал и даже не возмущался, а огорчался. Ведь он же этого достоин! И ещё он бдительно смотрел. Смотрел, надеясь не упустить и не пропустить своё счастье, бдил за всеми другими, увереный, что они где-то втихаря копят несметное, пополняя
