Рейд за бессмертием - Greko
Глава 22
Коста. Абин-Геленджик, конец мая 1840 года.
Мягкий солнечный свет, рассеянный мохнатыми кронами. Игра теней на золотистых стволах. Так может выглядеть только сосновый лес, залитый утренним светилом. Вылитый Шишкин. Лишь медвежат не хватает. Птички поют, насекомые жужжат, стрекочут. Майская идиллия.
Я в раю?
Если бы не запах! Пахло не утренней свежестью, не хвоей, а мерзким запахом пороха и крови. Воняло прямо в районе ноздрей. От моей рожи лица, стянутой какой-то коркой, мешавшей открыть до конца глаза.
Воспоминания медленно возвращались.
Бой. Дым. Выстрелы. Рассвет. Граната.
Я жив? Или снова куда-то перенесся? Где крепость?
Попробовал пошевелить руками.
Шевелятся.
Попытался, не смея повернуть голову, содрать с век кровавую коросту, мешавшую раскрыть глаза до конца.
Сверху пролилась вода.
Я энергично стал размазывать грязь по лицу.
— Не дергайся! Не верти башкой, — раздался знакомый голос. — дай я тебя умою.
Закрыл глаза. По лицу прошлась тряпка. Снова полилась вода. Снова тряпка, стирающая мерзкое месиво из крови, сукровицы и чужих мозгов — я вспомнил! — со лба, глаз и щек.
— Если ты решил, что я, потеряв глаз, стал совсем слепым, ты сильно ошибся.
Мне эти интонации ни с чем спутать. Таузо-ок, вечно готовый шутить мой кунак, доверие которого я предал.
Я попытался широко раскрыть глаза. Под левым глазом или в глазнице что-то хлюпнуло. Мне показалось, что у меня глаз выскочил из орбиты. Испуганно вскрикнул. Крепко сжал веки и судорожно сжал кулаки.
«Боже! Я, как и кунак, стал Циклопом⁈»
— Не решился я к крепости идти, подозревая, что ты там. Сам знаешь, дураком я никогда не был, — продолжал спокойно говорить шапсуг из племени Вайа, не сообразив причины моего испуга. — Под утро в аул примчалась твоя кобыла. Всегда они, кони, возвращаются, где им лучше. Брюхо расцарапано в кровь. Испуганная. Где, думаю, кунак лошадку потерял? Не могло быть конной атаки на крепость. Хаджуоко Мансур сказал: атакуем в пешем порядке.
Мой друг замолчал. Вздохнул тяжело.
— Если бы ты знал, сколько погибло хороших парней⁈ Цвет наш! Надежда родов! Мои ученики! Мало кого вынесли живыми. А тебя вынесли. Из боя, в котором ты был врагом!
— Юсеф…
— Мертвецу слова не давали. Ведь ты умер, Зелим-бей, понимаешь?
Я заткнулся.
Таузо-ок выдержал паузу.
— Рожа у тебя — краше в гроб кладут. Тебе чем-то тупым под глаз прилетело. Знатный синячина у тебя вылезет. Но от фонарей под глазом никто еще не умирал. А ты умер, ты понял⁈
Зелим-бей заговоренный, который выходит из любой переделки, то бишь я, осторожно пошевелил веками. Может, и правда, заговоренный? Под глазом болело.
— Понял, — констатировал друг. Или враг? Сразу не поймешь. — Нашел я тебя в куче тел, которые из крепости притащили. Забрал. Даже поблагодарил духов священных рощ за твое спасение. Отдарился тем, кто тебя вынес. Не дешевой шкатулкой, которой ты купил мое сердце. Пообещал быка. Отдам. Ты меня знаешь, не обману…
Я шевельнул пальцами.
— Не смей! Даже не смей рот открывать, мертвец! — закричал Таузо-ок.
Я понял, что мы одни. Иначе опытный воин вел бы себя по-другому.
— Ты был непохож на горских урумов-купцов. В тебе жил дух наших предков. Мужество, честь, достоинство!
— Иди ты к шайтану, кунак! — разлепил я ссохшиеся губы. — Я делал то, что должно!
— Должно — что⁈
— Спасти! — устало шепнул я и снова отключился.
… Открыл глаза от тошноты. Подступала к горлу. Меня вырвало.
— Очнулся? Снова примешься за свои песни?
Я болтался сосиской, привязанный к седлу. Голова тряслась как у болванчика из кукольного театра. Как я еще мог ответить? Только словами любимого Герда из «Необыкновенного концерта»:
— Не каждый из нас, между прочим, может заниматься вокальным искусством. Для этого требуется известный навык и уверенность в себе! Если при этом есть голос, это идет в плюс мастеру пения.
Я не был уверен в точности цитаты, но шутника Тауза-ока она вдохновила, несмотря на сотрясавшие меня приступы рвоты:
— Пение — точно не твой конек!
— Я отлично танцую!
— Урусам спляшешь!
— Юсеф… — молвил я, отплевавшись.
— Не заговаривай мне зубы!
— Оставь меня, брат, в покое. Я слишком устал!
— То-то и оно! ТО-ТО…
Я скосил глаза на друга. Видел, что его рвало на части. Попадись ему навстречу любой, изрубит на куски!
— Что⁈
— Ты враг, — устало уронил он.
— Кому? Тебе?
— Моему роду. Племени. Народу…
— Вайа? Тем, кого я хотел спасти⁈
— Спас?
— Нет! — понурился я.
— Тогда не о чем разговаривать!
Мы въехали на взгорок.
— Я хотя бы попытался.
— Я тоже, — хмуро отозвался Таузо-ок, сознавая, что и он получил схожий результат.
Потери у черкесов колоссальные, а русские не собирались уходить.
Перед нами лежала бухта, забитая кораблями. Толпы солдат в знакомых мундирах маршировали в лагере. Грузились на шлюпки. Такое узнаваемое место. Только необычная точка обзора. Какой идиот придумал строить крепость, мельчайшая подробность которой видна невооружённым взглядом? Великий и ужасный Вельяминов? Хотя бы башни выставил на ближайших холмах!
— Что стало с Абинской крепостью?
— Устояла. Отбились твои дружки. Ты уедешь туда, к ним, — указал Таузо-ок на русский лагерь, — и больше не вернёшься.
— А ты?
— Я⁈ Продолжу сражаться.
— Зачем?
— Ты дурак? Тебе взрывом голову отшибло? Что значит зачем? За нашу свободу!
— Свободу — от чего? — я сполз с коня, как вьючный мешок, подрезанный рукой абрека. — От жизни? — уцепился за стремя коня кунака, пытаясь сохранить равновесие. — Ты этого желаешь своему сыну, чьим аталыком так и не стал старый Пшикуи-ок, погибнув на правом берегу Кубани? Своему аулу, который сожгут урусы, когда придут мстить? Тебе так важно иметь возможность торговать рабами? Ты ведь именно этим занимался, когда мы встретились.
Меня здорово контузило взрывом гранаты. Шатало. Мысли прыгали. Сосредоточиться не выходило, но я пытался. Понимал, что сейчас — мой главный разговор. Тот, ради которого было все. Так казалось…
— Уходи! — непреклонно ответил кунак. Его не брали никакие доводы — Ступай к морю. Тебя там, наверное, ждут. Назад тебе дороги нет. Слышишь, урум? Дороги нет обратно. Ты так и
